Людмила Кунецкая - Коммунисты

У сотрудников секретариата не было в жизни ярче времени, чем период работы с Кировым. Они впоследствии писали, что прошли у Сергея Мироновича замечательную школу и что его обаяние, его щедрая улыбка, смеющиеся глаза, звонкий голос, выразительные жесты — все располагало к нему, превращая каждую встречу с ним в праздник.

Обычно день Кирова был распланирован заранее. Вызывал ли он работников или назначал встречу по их просьбе, Сергей Миронович всех принимал в точно обусловленное время. Если разговор с посетителем длился дольше предположенного, через секретаря или сам извинялся перед ожидающими в приемной. Как бы ни был Киров занят, дверь кабинета распахивалась, если о встрече просил родственник товарища, погибшего в царском застенке или на фронте в годы гражданской войны.

Сотни людей рассказывали, как хорошо умел Сергей Миронович выслушивать собеседников, считаясь с их характером, возрастом, состоянием здоровья, настроением. Слушал заинтересованно, молча. Изредка делал пометки в блокноте. Еще реже переспрашивал что-либо. Пока собеседник выговорится, у Кирова созревали выводы. Тут же отдавались необходимые распоряжения.

Совещания, заседания проходили во второй половине дня. Прерывать выступающих репликами Киров не любил. Но останавливал, прерывал работника, если тот не ладил с правдой. Уважительно относился к честно высказанному деловому мнению, если оно и неприемлемо, не вполне правильно. Кодацкий писал:

«С удивительной чуткостью и тактом умел подходить к людям Сергей Миронович. Этот же такт проявлялся им во время заседаний бюро и различных совещаний. Обладая огромным, непререкаемым авторитетом, он никогда не подавлял им, никогда не навязывал своего мнения, а убеждал ошибающихся, незаметно для них самих подводя их к правильному пониманию вопроса».

Убеждал ошибающихся спокойно. Все же несколько раз Киров выходил из себя.

Заседание. Огласили повестку дня. Встал кооператор, вызванный для доклада.

— Я только вчера получил извещение. Не успел продумать вопрос.

Сел. В напряженном молчании, опершись руками о стол, тяжело поднялся Сергей Миронович. Не философских изысканий ждали от кооператора. В городе мало овощей. Очереди. Столовые без капусты. А она есть, ее только не завезли вдосталь. Припасены и помидоры — сумейте завезти. Добросовестный работник, если его и среди ночи разбудить, скажет, что им сделано для снабжения рабочих овощами и что не ладится, что наболело. А кооператор осмеливается твердить, что за сутки не подготовился к докладу. Значит, и к работе не готов. Или сердце каменное.

И так далее. Разнос послужил уроком для многих.

Некоторые хозяйственники, испугавшись сложности изготовления электродомны «Миге-Перрон», положили чертежи на полку: авось в Москве передумают, отдадут заказ иностранной фирме. Это дошло до Кирова. Он, возмущенный, потерял самообладание. Никогда не видели Сергея Мироновича столь рассерженным. И подобный случай: из-за головотяпства были под угрозой заготовки леса, предназначенного на экспорт в Англию. Мало того, что терялась валюта, пострадал бы престиж страны. Заготовители потом наверстали упущенное время. Лес отгрузили за границу в срок.

7 августа 1932 года был издан декрет о суровой ответственности за хищения. Вскоре поступили сигналы, что этот декрет, который Сергей Миронович считал вполне правильным, необходимым, в нескольких районах Ленинградской области применяется бездумно. Судебных работников вызвали в Смольный. Докладчик приводил факты, цифры. Киров слушал, слушал и вдруг, побурев от гнева, вскочил:

— Вы так пол-России пересажаете, а толку что!

Взяв себя в руки, Сергей Миронович заговорил о том, что над матерыми расхитителями надо проводить показательные процессы и широко, но без визга освещая их в печати, учить несознательных, предупреждать нестойких, запугивать падких на преступления…

Были заседания и совещания, нет ли, Сергей Миронович работал в Смольном допоздна. Уезжал часов в десять-одиннадцать, порой за полночь. Дома продолжал трудиться, просматривал почту, читал журналы и книги.

Жил Сергей Миронович на улице Красных Зорь — ныне это Кировский проспект — в большом доме, где больше ста квартир, заселенных рядовыми рабочими и служащими. Кабинет — просторная комната с книжными шкафами вдоль стен. На письменном столе, кроме фотоснимков, — слитки металла, разноцветные минералы. Эти подарки с новых заводов и рудников Киров бережно хранил.

Готовясь к докладам, занимался в столовой, за длинным обеденным столом, потому что на письменном столе не хватало места для бумаг и книг. Докладов никогда не писал, составляя лишь краткие тезисы-конспекты. Эти тезисы-конспекты набрасывал крупно, размашисто, чтобы на трибуне все отчетливо видеть без очков. Занимаясь в очках, Сергей Миронович на людях почему-то не любил их носить.

Перед большими выступлениями волновался, дома долго шагал по комнате, держа руки за спиной или в карманах. Попову как-то сказал, что, бывает, ночью проснешься, холодом обдает. На трибуну Киров поднимался совершенно спокойным, голос звучал с каждым словом все сильнее, взволнованнее, горячее.

Полагалось иметь личного секретаря, но Сергей Миронович от этого отказывался. Серго Орджоникидзе уговорил жену Кирова оставить службу и секретарствовать дома. В 1934 году Мария Львовна хворала: ее изводили головные боли, временами затруднялась речь, ослабевала память. Сергей Миронович и слушать не хотел о том, чтобы взять кого-либо в домашние секретари. Сам разбирал, сортировал всю объемистую почту.

Домашняя библиотека Кирова насчитывала двадцать тысяч томов. Книги стояли в шкафах и на полках по разделам: политическая, научно-техническая литература, русская классика, иностранная, произведения современных советских и зарубежных писателей. Где какая книга стоит, всегда помнил, долго не искал. Среди книг накопилось немало дублетов, и Сергей Миронович хотел отобрать их, чтобы передать какой-нибудь библиотеке. Но не успел. В 1935 году Мария Львовна передала все вторые экземпляры библиотеке Кировского завода, бывшего «Красного путиловца».

Сергей Миронович любил шахматы, но играл редко. Любил бильярд, но играл все реже. Занимаясь или отдыхая, слушал музыку в граммофонной записи и по радио. Старался не пропускать трансляции из театров. Если пьеса исполнялась посредственно, начинал своеобразно комментировать игру. По голосу того или иного актера угадывал, как он ходит, стоит, сидит, жестикулирует. И пояснял жене, в чем несуразность мизансцен, истолкования роли. Выключал приемник: приятно только талантливое.