Александр Кабаков - Аксенов

Когда я оказался в Америке, там уже вовсю бегали к тому времени. В Америке до сих пор все бегают. Там парень, который показывал нам съемную квартиру, учил меня в лифте ездить. Говорил: «Запоминайте: чтобы попасть на второй этаж нужно нажать кнопку № 2, на третий — № 3». Потом смутился, поняв, что вляпался, и уже небрежно так стал демонстрировать какой-то никогда не виданный мной доселе механизм. «Ну, это вы, конечно, знаете, сюда сначала нужно бросить мусор». — «А потом?» — спрашиваю я. «Потом нужно нажать вот эту кнопочку, и мусор прессуется, становится толщиной в полоску. У вас наверняка в России такие приспособления в каждом доме есть».

А в Праге у меня однажды была потрясающая встреча. Я жил в гостинице-корабле, пришвартованном к берегу реки Влтавы. Вышел рано утром пробежаться по набережной. Никого нет, пустота, лебеди плавают в изрядных количествах. Вижу, навстречу бежит некая фигура, и чем ближе она ко мне приближается, тем я отчетливо понимаю по каким-то неясным признакам, что это — американец. Потом он остановился и стал растяжки делать. Я вижу, что это — Питер Оснос, бывший корреспондент «Вашингтон пост» в Москве, а в то время — вице-президент моего издательства «Рэндом Хаус». Я подбежал и говорю: «Питер, держу пари, что ты привез миллион Вацлаву Гавелу». (Гавел тоже в этом издательстве печатался.) Оснос посмотрел на меня невозмутимо и сказал: «Как ты угадал, Василий? Я действительно привез президенту его гонорар».

Еще у вас в Самаре очень хорошо бегать, там эта ваша длиннейшая набережная великолепная вдоль Волги, я там всегда бегаю, когда у вас бываю.

И вообще я бегаю везде, куда бы ни приехал. Везде и всегда. Каждый день. Прерываюсь только для баскетбола. Или уж бегать, или мячик бросать. Гром, молнии — это, конечно, чересчур, но вот дождливая погода чрезвычайно способствует бегу. Как-то особенно приятно бежать совершенно мокрому, твердо зная, что вернешься домой — высохнешь.

Кто еще из литераторов бегать любил? А вот есть такой знаменитый прозаик и поэт Алан Силлитоу, который на четыре года старше меня. Он написал замечательный рассказ “The Lonelines оf the Long Distance Runner”, «Одиночество бегуна на длинные дистанции». Его в Советском Союзе привечали как автора «рабочего романа», хотя и критиковали «товарища англичанина» за «натуралистические тенденции». Я с ним в Аргентине познакомился.

Бегали другие знаменитости из этого же поколения английских «рассерженных молодых людей», которых всех почему-то звали Джонами — Джон Уэйн, Джон Брэйн, Джон Осборн. И знаменитый американец Филипп Рот бегал, и Апдайк (тоже Джон, который, кстати, был единственным иностранным автором альманаха «МетрОполь»).

Когда бегаешь, постоянно приходят в голову всякие идеи, слова, фразы, сюжеты и их поворотики. Когда я писал «Новый сладостный стиль», то пользовался маленьким диктофоном, чтобы придуманное на ходу не забылось. Стихи очень часто слагаются. Бежишь, бормочешь что-нибудь вроде:

Паштета не отведав,Вы не уйдете, нет.Месье Велосипедов —Отведайте паштет.

А потом это становится частью романа «Бумажный пейзаж», написанного мною уже вне России.

А вот русские классики XIX века хотя и не бегали, но тоже были спортивными господами. Пушкин — вот был настоящий наездник! — верхом, без сопровождения пересек Кавказский хребет. Я где-то прочитал, что Александр Сергеевич даже зимой плавал. И не в проруби — в то время в Петербурге уже были бассейны. Лермонтов фантастически точно стрелял, в пятак попадал с пятнадцати шагов. Роковой исход его дуэли — следствие великодушия поэта. А вот наши знаменитости начала прошлого века более склонны были к богемным эскападам. Хотя… хотя они очень авиацией увлекались. Футурист Каменский был настоящим пилотом. Блок был совершенно потрясен воздухоплаванием, хотя сам ни разу не летал.

Бег для меня не удовольствие даже, а образ жизни. Бегая, я ощущаю себя не ВНЕ, а ВНУТРИ мира. Особенно на берегу Атлантического океана, в Биаррице, где я сейчас живу. Чаще всего я стараюсь ухватить момент отлива. Кладу спортивные туфли в рюкзак себе за спину и бегу босиком по твердому мокрому песку. Вот это — наслаждение, это — кайф, кайф колоссальный! Необыкновенное чувство! Еще в горах потрясающе бегать. Даже в Москве с ее загазованностью можно сыскать оазисы для бега. Многим людям это занятие кажется напрасной тратой времени, а мне бегать никогда не бывает скучно! Для меня это редкая возможность побыть в одиночестве среди вселенской суеты.

Глава двадцатая

Мертв ли Аксенов?

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: Как-то странно мы об этом говорим… Мертв ли Аксенов? А что, вечно жив, как Ленин?

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Не вижу здесь ничего странного, ибо сутью разговоров стали в конечном итоге наши личные (твои и мои) взаимоотношения с Василием. Как они менялись, какова динамика этих отношений. А мертв ли он в данный момент или жив, мне в определенном смысле, извини, все равно, понимаешь? Его физическая смерть ничего не меняет в наших с ним отношениях. Он, один из самых блестящих людей, встреченных мною в этой жизни, резко выделялся на общем фоне писательского сословия, отчего и не любил его главный в московском писательском околотке помощник партии Феликс Феодосьевич. Блестящий — слово довольно противное, но подбирать сейчас другое, более точное, у меня охоты нет. Я сейчас буду вспоминать, как мы вообще с ним познакомились.

А.К.: А что, Феликс Феодосьевич тоже умер?

Е.П.: С чего ты это взял? Жив он, жив, типун тебе на язык!

А.К.: Тогда почему ты про него в прошедшем времени?

Е.П.: Потому что время, которое прошло, является прошедшим.

А.К.: Для тебя — да. А для Феликса Феодосьевича тоже?

Е.П.: Послушай, ну какое мне дело до старенького, но судьбоносного Феликса Феодосьевича с его ролевым сознанием? Был писательским начальником, Аксенова гнобил, теперь снова какой-то начальник плюс член-корреспондент Академии наук. Я о нем не хочу говорить. В моей жизни были люди иной, писательской крови, которые если и не повлияли на меня, то что-то определили в моей судьбе. Вот я рассказы послал Валентину Петровичу Катаеву в девятнадцать лет, и он мне ответил. Андрей Вознесенский, с которым меня Роман Солнцев познакомил — страшно сказать — в 1963 году. Домбровский Юрий Осипович, Федот Сучков, Битов, несомненно, Астафьев… Но Аксенов — отдельная статья. Он для меня был, ну, самым, что ли, извини за это слово, важным жизненным приобретением. Напомню, что моя первая статья в моем первом самиздатском альманахе именовалась «Культ личности и “Звездный билет”». Аксенов для меня был если не небожитель, то персона недосягаемая, обретающаяся в каком-то ином пространстве, измерении, космосе. А познакомились мы с ним ранней весной 1978 года, когда начали делать альманах «МетрОполь». Впервые встретились в квартире покойной Евгении Семеновны Гинзбург. Он к тому времени уже прочитал мои рассказы. Впрочем, вру. Мы с ним до этого однажды виделись зимой на каком-то литобъединении, куда он пришел поддержать своего давнего знакомого, но все еще «молодого писателя», назовем его, к примеру, Гаврик. Но представлены друг другу не были. Тем более что я там довольно резко выступил при обсуждении только что прочитанного Гавриком рассказа с названием, как сейчас помню, «Луковый суп». Сюжет его был в том, как деревенская баба, которую автор именовал «простой крестьянкой», целую неделю кормила своего столичного постояльца луковым супом, полагая, что это ему нравится…