Анри Труайя - Александр Дюма

Но если Дюма и отказался повторить публично то, что сказал о «Мушкетере» Виктор Гюго, дифирамбические письма Мишле и Ламартина он поспешил напечатать в своей газете полностью. Ну и кто теперь посмеет критиковать издание, чьи высокие достоинства подтверждены двумя величайшими умами Франции?

Однако дружба, как ничто другое, лишает способности здраво судить о собрате. Бесспорно, «Мушкетер» был от начала и до конца всего лишь данью уважения, приносимой его автором самому себе, своим воспоминаниям, своим мнениям, своим чаяниям и сожалениям. Все становилось для него предлогом для того, чтобы вновь обратиться к собственному прошлому или поговорить о собственном характере. Если он упоминал о таланте Жорж Санд, то делал это лишь для того, чтобы определить собственный талант, соотнося его с талантом подруги: «Жорж Санд – писатель философского склада и мечтатель, я же писатель-гуманист и популяризатор. […] В ее книгах именно персонажи создают действие, в моих книгах действие в каком-то смысле создает персонажей. […] Ее персонажи мечтают, думают, философствуют, мои – действуют. Она – это покой и мысль, я – это движение и жизнь». В конечном счете эта параллель достаточно верна. Но так ли интересуют читателей такие чисто литературные тонкости? Ноэль Парфе в этом сомневался. И не напрасно.

Дюма не мог справиться один со своей работой вездесущего издателя и собрал вокруг себя, с тем чтобы они ему помогали, нескольких достойных уважения писателей, среди которых выделялись Октав Фейе, Анри Рошфор, Теодор де Банвиль, Роже Бовуар, Альфред Асселен, Морис Санд и графиня Даш. Некий Макс де Гориц, венгр по происхождению, переводил для него пьесы и новеллы немецких авторов в надежде, что великий писатель рано или поздно снизойдет до того, чтобы их обработать и разделить с ним доходы. Кассиром редакции стал Мишель, прежде работавший садовником в замке Монте-Кристо: он был выбран на столь ответственную должность, поскольку не умел ни читать, ни писать – именно в этом, решил Александр, и проявилась предельная утонченность его ума. В самом деле, разве существует лучшее доказательство широты взглядов человека умственного труда, чем полностью довериться неграмотному? Дюма, столько же по натуре своей, сколько по семейной традиции, любил контрасты. Так, его ненависть к Наполеону III нисколько не мешала ему искать дружбы Луи Жозефа Наполеона и принцессы Матильды. Больше того – Дюма, всю жизнь недолюбливавший Бальзака, после смерти писателя стал неумеренно им восхищаться. И даже взялся собирать по подписке деньги, чтобы поставить на могиле автора «Человеческой комедии» достойный его таланта памятник. Однако это начинание не понравилось вдове писателя Еве, заподозрившей Дюма в том, что тот использовал имя ее мужа только ради того, чтобы привлечь внимание к самому себе, о чем она не преминула заявить в суде первой инстанции. Каждая из двух сторон желала оставаться единственной в служении посмертной славе Бальзака. Решение судьи пощадило чувства соперников: вдова сохранила за собой привилегию поддерживать в порядке могилу и ухаживать за ней, однако Дюма добился права открыть подписку, чтобы собрать деньги на возведение памятника великому человеку. Впрочем, вскоре он сам откажется от своих планов и позабудет о своих обещаниях: слишком много на него сваливалось хлопот с живыми для того, чтобы заниматься еще и усопшими!

Александра вызвали в префектуру полиции, где он должен был давать свидетельские показания о Максе де Горице, его случайном переводчике, который оказался, как выяснилось, мошенником и убийцей, разыскиваемым властями нескольких стран. Что касается Дюма, то он увидел в этом человеке всего-навсего жалкого перебежчика, готового взяться за любую работу и вытерпеть любые унижения ради того, чтобы заработать себе на хлеб. Александр сжалился над ним, а его помощник, должно быть, запустил руку в кассу. Неприятная сложилась ситуация, но собственная слепота удивила и позабавила Дюма. А Ноэль Парфе, узнав об истории с Горицем, написал 10 апреля 1854 года своему брату Шарлю: «Вот какие люди окружают этого несчастного умнейшего дурачину!»

«Несчастный умнейший дурачина» нимало не сожалел об исчезновении Макса де Горица, который ушел из его жизни в наручниках, окруженный двумя жандармами. Ему было уже не до того: теперь он не знал, как отделаться от некой Клеманс Бадер, с недавних пор осаждавшей газету, где она надеялась поместить свои вымышленные истории, в которых, повинуясь странной маниакальной прихоти автора, действовали одни цветы. «Горести Фиалки» перекликались с «Несчастьями Розы», а «Гибель Бабочки» соседствовала с «Камелией» и «Вьюнком». У этой сорокалетней дамы был римский профиль и роскошная грудь. Если бы и ее саму пришлось сравнить с каким-нибудь растением, надо было бы выбрать для этого гортензию. Убежденная в собственной гениальности, Клеманс то и дело появлялась в редакции «Мушкетера», доводила до отчаяния сотрудников, заставляя их читать ее сочинения, и в конце концов потребовала встречи лично с Дюма. Александр велел принести ему спорную рукопись, перелистал ее, нашел отвратительной и решил принять беспокойную Клеманс Бадер, с тем чтобы отговорить эту сумасшедшую писать дальше. Однако не успел он и рта раскрыть, как посетительница закричала, что восхищается им как писателем, чьи книги, разумеется, прочла все до одной, и как человеком, чья мужественная и величественная внешность заслуживает того, чтобы преклонить перед ним колени. Ее восторг казался таким непосредственным и таким искренним, что великодушный Дюма пришел в затруднение: как ей нанести удар отказом? Поколебавшись, но не победив порыва снисходительности, он пообещал госпоже Бадер «подумать», но едва за ней закрылась дверь, решил переписать «Камелию» и «Вьюнок» по-своему, даже не предупреждая об этом авторшу. Для дебютантки, подумал он, это станет приятной неожиданностью. Новый вариант цветочной прозы под названием «Приключения Вьюнка» появился в «Мушкетере» за подписью Клеманс Бадер. Даме следовало бы обрадоваться этому, но она опять стала выходить из себя, вопя, что ее произведение изуродовано и осквернено. Более того, она отправила к Дюма судебного исполнителя, чтобы потребовать во имя священной литературной собственности напечатать и изначальный текст.

Склоки Александра всегда раздражали, а потому он уступил, напечатал, но… сопроводил публикацию «подлинного» «Вьюнка» в своей газете насмешливыми комментариями по адресу возомнившего о себе автора, не способного грамотно писать по-французски, но при этом не позволяющего исправлять ошибки в его текстах. Последовала новая волна возмущения неистовой Клеманс: на этот раз она намеревалась передать дело в суд. Вот только все адвокаты, к которым эта дама обращалась, ей отказали: юристы сочли, что если она будет упорствовать, то проиграет процесс и выставит себя на посмешище. Однако жажда сокрушительного реванша продолжала терзать графоманку. Отказавшись от помощи правосудия, мадам Бадер избрала своим оружием памфлет. Мстительное сочинение, озаглавленное «Солнце Александр Дюма», было от начала до конца написано ею самой и напечатано на средства автора. Здесь, свалив все в одну кучу, она вперемешку припоминала Александру цвет его кожи, его тройной подбородок, его «шестьдесят» соавторов, его самодовольство как прославленного писателя и всемогущего издателя газеты: «До чего же он счастлив, этот господин Дюма, тем, что у него есть его „Мушкетер“! Он себя ласкает и нежит, холит и лелеет на страницах этой газеты, он себя нахваливает, он глаз с себя не сводит и любуется собой в своих владениях!» Правда, автору памфлета все же пришлось признать, что господин Дюма – красивый мужчина и писатель с легким пером. А в заключение Клеманс даже одарила его своей дружбой: «На этом, мой прекрасный литератор с сотнями томов, мое прекрасное Солнце с тысячами миллионов дюжин лучей, я убираю свои коготки и прощаюсь с вами до тех пор, пока буду снова иметь честь и удовольствие вас оцарапать».