Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих
– Здорово ты его, Владимирыч!.. Вот и я тоже!.. – И, воодушевившись, стал рассказывать, как и он в молодые годы лихо дрался на кулачки.
Но тут привезли обед, все бросились к подводе, окружили, бренча котелками, началась раздача.
– Вы, наверное, боксер? – стоя со мной в очереди и нетерпеливо приплясывая, спросил паренек явно блатного вида.
– Боксер, – сказал я. Пусть уж такая братия считает меня боксером.
– И выступать приходилось?
– Приходилось, – скромно признался я.
С этой минуты отношение бригады ко мне резко изменилось. Меня не только приняли, но и окружили почетом. Я уже не был больше гнилой интеллигенцией. Недавнее отчужденно-вежливое «вы» сменилось простецким «ты», ко мне теперь обращались уважительно-фамильярно по отчеству – Владимирыч. Я стал свой, свой в доску, мало того, сделался гордостью коллектива. Теперь в случае столкновения с кем-нибудь из чужой бригады мои товарищи грозились, то ли в шутку, то ли всерьез:
– А вот мы Фибиха на вас напустим. Он вам даст жизни.
Один только мой недруг Кузнецов, неизвестно по какой причине невзлюбивший меня с первой минуты, говорил, что я вовсе не такой уж хороший кулачный боец и что он, Кузнецов, если понадобится, наваляет мне будь здоров.
– Ну что ж, давай проверим, кто кому наваляет, – предложил я, когда услышал, и встал в боксерскую позу. Однако Кузнецов почему-то уклонился от моего предложения.
Прошел год. Вновь наступило жаркое лето. Меня, опять расконвоированного, бросили на сенокос, в составе другой бригады, работавшей без конвоя. Жесткие степные травы были уже скошены, лежали валками. Валки сгребали вилами в копны, которые требовалось отвозить в одно место и складывать в скирду. Дни стояли знойные, с белесоватого неба лились потоки жгучего света, солнце палило. На зеленой щетине стерни повсюду виднелись, стоящие правильными рядами, круглые шапки копен, свежескошенных, пахучих. К ним медлительно подъезжали громадные, запряженные парой волов арбы, подбирали копны и отвозили туда, где опытные скирдовщики, работая вилами, проворно складывали из сена длинную гигантскую скирду, размером с трехэтажный дом. Каждую такую арбу обслуживали два человека. Один вел волов, другой, с вилами на плече, шел рядом. Останавливались у каждой копны, в два-три взмаха перекладывали ее на арбу и шли к следующей.
И надо же было случиться, что моим напарником оказался тот самый прошлогодний немец! Он вел волов, а я шел с вилами.
Каждая физическая работа требует сноровки и опыта. Опытный копнильщик-профессионал складывает на арбу копну сена в два счета. Раз! – и половина копны, очутившись на вилах, плавным полукругом переносится на арбу. Два! – таким же манером подбирается оставшаяся половина. Копна, стоявшая у дороги, исчезала, будто и не было ее. Трогай дальше, к следующей. Так работает опытный копнильщик.
Я же был неопытным. Впервые в жизни взял я в руки вилы. Для того чтобы переложить копну на арбу, мне требовался счет не раз-два, а десять-двенадцать, и не две минуты времени, а, наверное, целых пятнадцать. Вот наша арба остановилась у начинающей подсыхать мягкой копны. Я захватил вилами большой клок сена, но, пока переношу его над собой, весь навильник разваливается, осыпая меня с ног до головы сухим колючим сеном. Оно порошит глаза, липнет к лицу, проникает за ворот, щекочет потную кожу. На вилах остается лишь жалкий пучок, с которым не знаешь, что делать – то ли стряхнуть на арбу, то ли бросить обратно на копну…
Кое-как, с грехом пополам подбирал я таким образом копну. Подъезжали к следующей, и повторялось то же самое.
А пока вот так ковырялись мы по десять-пятнадцать минут у каждой копны, соседние, которые убирались опытными копнильщиками, исчезали со сказочной быстротой. Отовсюду ползли высоко нагруженные арбы к скирде, стоящей поодаль и та с такой же сказочной быстротой росла и в длину, и в ширину.
Ни единого – не только что бранного, – ни единого слова упрека не услышал я от своего напарника. Он ни разу даже не матюкнулся, хотя я вполне заслуживал этого. Наблюдая, как я жалко и беспомощно копаюсь вилами в сене, мой немец кротко молчал. Он проявлял железную выдержку и ангельское терпение. А ведь такая, с позволения сказать, работа отражалась на процентах не только моей, но и его выработки, отражалась на пайке.
Немец кротко молчал, ибо хорошо помнил, как уходил от меня с мордой, разбитой в кровь. «Никак я не мог близко подойти к Фибиху, – делился он потом со своими приятелями – мне рассказывали, – только хочу подойти – как отлетаю»…
Смотрел, смотрел немец, как я работаю, и наконец не выдержал: молча взял у меня из рук вилы и ловко, умело, сам принялся накладывать сено на арбу. Для него, колониста, это было свойское дело. Теперь работа у нас пошла куда скорее, а мне пришлось только вести волов от копны к копне. Так до конца дня и работали.
47
Но пора уже было подумать о более подходящем занятии – работе в конторе, единственной в здешних условиях разновидности привычного для меня труда. Как раз в это время в очередной маминой посылке, кроме съестного, я обнаружил синий морской летний китель. Очевидно, старый китель брата, служившего в то время на флоте. Очень это было кстати.
Я не натянул китель на себя. Подобно заячьему тулупчику, что был подарен Гриневым Пугачеву, синий китель сыграл большую роль в дальнейшей моей судьбе. Я свернул его, сунул за пазуху и отправился к нарядчику, средних лет, полуинтеллигентного вида мужчине, который жил в отдельной кабине, а не в бараке. День только начинался, и он должен был находиться у себя.
Действительно, на мой стук в дверь отозвался его голос. Я вошел и, ни слова не говоря, прежде всего закрыл дверь на ключ. Увидев это, сидевший за столом над бумагами нарядчик испуганно вскочил – подумал, наверное, что пришли его бить. Но я, конечно, не заметил этого непроизвольного движения. Я вытащил принесенное из-за пазухи и вручил с самой приятной улыбкой:
– Вот, пожалуйста. В подарок. Мне этот китель не нужен, а вам, быть может, подойдет.
Успокоенный нарядчик, не подавая виду, какое впечатление произвело на него внезапное мое появление, примерил китель, застегнулся, обернулся, осмотрел себя и сказал, очень довольный:
– Прямо на меня сшит.
Несколько дней спустя я сидел уже за столом в продотделе среди конторщиков и отщелкивал на счетах цифры. Не раз потом с благодарностью в душе убеждался я в практической истине тех уроков житейской мудрости, которые преподавал мой коллега по новой тюрьме старшина Николенко. Где-то он был сейчас?..
