Лица - Валерий Абрамович Аграновский
Все это, повторяю, будет.
А пока что они молча стояли над огурцами, среди которых лежал комбат, слушали громкие голоса старух и о чем-то думали, о чем — я не знаю. Знаю только, что эти мысли никогда и ни при каких обстоятельствах не пойдут им во вред.
На двадцать шестые сутки первого похода, когда пришло время собираться в родной Красный Луч, карты отряда едва не перепутались…
Случилось так, что ребята, возвращаясь в свой палаточный лагерь, шли через Мариновку маршем, но были остановлены старушкой по имени Прасковья Стефановна Диковенко. Она вышла из хаты на улицу, вытащила с собой тридцатилитровый бидон с молоком и большую эмалированную кружку и стояла, поджидая отряд, с поднятой вверх рукой, как это делают люди в надежде остановить попутный транспорт. Ребята, конечно, затормозили, и Прасковья Стефановна сказала: «Давайте-ка, деточки, покушаем парного молочка». Деточки к таким подношениям привыкли, народ в Мариновке был щедрый и приветливый, угощал и варениками, и пирожками, и самодельным сыром, завернутым в вафельные полотенца, и попробуй обидеть кого отказом. К бидону быстро построилась очередь, и, когда все напились, Прасковья Стефановна вытерла обеими ладонями слезы со щек и вдруг сказала: «А вон там еще один самолет лежит». — «Где, бабушка?» — «А в огороде у Гусева».
Гусева дома не оказалось. Решили ждать и, пока ждали, спустились тропочкой вниз к реке, которая носила странное имя Вильхо́ва и имела не более трех шагов ширины. И только вышли на берег, сразу обнаружили вещественные доказательства: во-первых, самолетные шасси, наполовину ушедшие в ил, и, во-вторых, кусок крыла, торчащий из толстого дерева. Крыло попытались вытащить или хотя бы расшатать, но ничего из этого не получилось, оно буквально вросло в ствол дерева и, кроме того, частью тоже было засосано илом. Не иначе как самолет упал вовсе не в огород, а в реку.
Тут пришел Гусев, высокий сухощавый человек лет сорока. Увидев ребят, он ни капельки не удивился, правда, и не обрадовался, и не без гордости сказал, что самолет все же лежит у него в огороде. Что же касается шасси и крыла, то они оказались в Вильхо́ве по другой причине. Дело было, со слов Гусева, в августе сорок третьего, когда шли в Донбассе самые жестокие бои, а в Мариновке почти никого из местных жителей не осталось, село было под немцем. Как падал самолет, почему упал, в какой именно день и час, Гусеву известно не было. Когда же его семья вернулась в Мариновку, а произошло это сразу после освобождения села, в огороде была большая воронка, наполненная водой, в воде был самолет, а в самолете — летчики… «Летчики?! Прямо вот тут?! Мертвые?!» — «Ясное дело, не живые». — «Сколько их было?» — «Я не считал, — ответил Гусев. — Я тогда пацаном был, вроде вас, а самолет еще шандарахнуло, крыло вон куда унесло». — «А что было дальше, дяденька?» — «Что! А дальше голод был, вы разве в книжках не читали?» Иными словами, горе горем, война войной, хотел сказать этим Гусев, а надо было сажать огород. Отец пригнал откуда-то трактор, засыпал с его помощью воронку и засадил землю «чем бог послал», как выразился рассказчик. А шасси, чтоб не мешали, оттаранил к Вильхо́ве, и вот уже тридцать лет они валяются там без всякой надобности. «Можете взять, — сказал Гусев, — если вам нужно». — «Спасибо, дяденька, возьмем».
Копать решили сразу, не откладывая ни на секунду, пусть даже в темноте, и Валентина Ивановна перечить не стала, у нее у самой не хватало терпения. Ребята разбежались по соседним хатам в поисках лопат, а Гусев смотрел на их беготню, смотрел, а потом сказал: «Меня-то, что, даже спрашивать не хотите?» — «О чем, дяденька?» — «Так ведь не выйдет у вас ничего». — «Почему?» — «Да я не разрешу. Тут картопля растет». — «Ах, вы об этом, дяденька! Так мы вам заплатим!» — «Деньги в суп не положишь». — «Но там же летчики!» — «А ничего с ними до осени не случится. Сколько лет пролежали, еще полежат, чего это вам приспичило. Потом приходите, потом». — «У нас потом уроки, дяденька, мы в школе учимся!» — «А я тоже не бездельничаю…» — короче говоря, уперся Гусев, не драться же с ним, а долго уговаривать было нельзя, первая экспедиция близилась к завершению. И тогда забрали ребята шасси, увезли к себе в Красный Луч, отмыли там, очистили и поставили на красный бархат в школьном музее.
На следующий год, едва добравшись до Мариновки, они, конечно, кинулись к Гусеву, и только раскрыли рот, как Гусев сказал: «Не, хлопчики, не выйдет у вас дело». — «А теперь почему, дяденька?» — «У меня тут суданка посажена!» — бывают же такие люди, и это просто поразительно, что на огромной по просторам земле, на которую падали, погибая, неизвестные летчики, уготовила им слепая судьба в виде последнего пристанища именно эти квадратные метры, именно этот паскудный огород.
Дали знать в Красный Луч секретарю горкома партии. Он еще раньше был введен в курс дела, а потому немедленно сел за руль «Волги» и через час был в Мариновке. Во главе процессии Василий Петрович Рудов явился к Гусеву, тот мрачно выслушал его просьбу и доводы, и не то чтобы сдался, а нехотя уступил. «Ладно, — сказал, — валяйте, но за черту не заходить!» И нарисовал палкой круг. В тот же день, 3 июля 1972 года, первая лопата вошла в землю. Ходили ребята буквально по ниточке, чтобы не затоптать лишней суданки, работали по двое и в очередь, поскольку яма большего количества не допускала, а копали в ведерко. Как сказал Рудов, «была у них дисциплина и порядочность».
Не успели снять первый слой, как показались дюралевые обломки самолета и мощные куски брони. Довольно скоро нашли полную обойму с патронами, несколько изогнутых монет, ракетницу, от которой, в сущности, почти ничего не осталось, сильно деформированный и с окалиной пистолет в ржавой и обуглившейся кобуре — он, наверное, здорово горел, и номер его, на который все так рассчитывали, оплавился и был безвозвратно утрачен, — а под конец две расчески; расчески, кстати, вообще хорошо сохраняются, ребята убедились в этом позже, за многие годы раскопок. На глубине чуть более метра появилась густая желтая кашица. Она пахла болотом и керосином. Копать стало трудно, к тому же темнело, и Валентина Ивановна дала отбой. В ту ночь, как, впрочем, и во все последующие, пока шли раскопки, ребята долго с вечера не могли уснуть, но утром поднимались без будильника, до петухов.
Когда пришли
