Марк Твен - Автобиография

Для чего нам погибать в глазах твоих, и нам, и землям нашим? Купи нас и земли наши за хлеб; и мы с землями нашими будем рабами фараону, а ты дай нам семян, чтобы нам быть живыми и не умереть и чтобы не опустела земля.

И купил Иосиф всю землю Египетскую для фараона, потому что продали египтяне каждый свое поле, ибо голод одолевал их. И досталась земля фараону.

И народ сделал он рабами от одного конца Египта до другого[170].

Только земли жрецов не купил, ибо жрецам от фараона положен был участок и они питались своим участком, который дал им фараон; посему и не продали земли своей.

И сказал Иосиф народу: вот, я купил теперь для фараона вас и землю вашу; вот вам семена, и засевайте землю.

Когда будет жатва, давайте пятую часть фараону, а четыре части останутся вам на засеяние полей, на пропитание вам, и тем, кто в домах ваших, и на пропитание детям вашим.

Они сказали: ты спас нам жизнь; да обретем милость в очах господина нашего, и да будем рабами фараону.

И поставил Иосиф в закон земле Египетской, даже до сего дня: пятую часть давать фараону, исключая только землю жрецов, которая не принадлежала фараону».

Я не нахожу здесь ничего о «залоге». По мне, это выглядит как совершенно новый балансовый актив – в пользу Иосифа. И притом весьма щедрый и обеляющий – если только вышестоящий контролирующий орган найдет для него какой-нибудь авторитетный источник. Но я его не могу найти; я не нахожу, что Иосиф выдавал ссуды тем бедствующим крестьянам и обеспечивал эти ссуды с помощью закладной на земли и скот. Я нахожу, что он забирал саму землю – до последнего акра, и скот тоже, до последнего копыта. И у меня не возникает впечатления, что Иосиф назначил тем голодающим горемыкам «только лишь справедливую рыночную цену за пищу, которую они получали». Нет, у меня возникает впечатление, что он ободрал их до последнего пенни, до последнего акра земли, до последнего животного, а затем обменял тела и свободы всего народа по «справедливой рыночной цене» на хлеб и цепи рабства. Мыслимо ли, что может существовать «справедливая рыночная цена» или какая бы то ни было цена, исчисляемая в золоте, или бриллиантах, или банкнотах, или государственных облигациях, за наивысшее достояние человека – то достояние, без которого его жизнь не представляет абсолютно никакой ценности, – за его свободу?

Иосиф действовал щедро по отношению к духовенству – это самое большее, что я могу сказать в его пользу. Хитрый и расчетливый – это тоже. Они этого еще не забыли.

Нет, благодарю от всего сердца и со всей искренностью, но я боюсь приходить, я не должен рисковать, ибо я чувствителен, я человеколюбив, я уязвим в своих чувствах, и я бы не смог вынести, если бы молодой мистер Рокфеллер, о котором я очень высокого мнения, вдруг поднялся и опять стал обелять Иосифа. Но примите от меня мои наилучшие пожелания.

Я отослал это письмо, уже неофициально, самому молодому Джону и попросил его распорядиться им как ему пожелается и утаить его, если ему покажется неуместным зачитывать его в церкви. Он его утаил – и это показывает, что у него на плечах голова образца «Стандард ойл», несмотря на всю его теологию. Затем он попросил меня прийти на встречу почетных членов и выступить, сказав, что я могу выбрать собственную тему для беседы и свободно на эту тему говорить. Он предложил тему, с которой экспериментировал сам, выступая перед своим Библейским классом пару месяцев назад, – тему лжи. Тема меня полностью устроила. Я ранее прочел газетные сообщения о его дискурсе и понял, что он таков, как и все остальные проповедники. Он не знал ничего ценного о лжи, как все остальные проповедники; он воображает, что на этой планете есть кто-то, кто в то или иное время не был лжецом; он воображает, как и все остальные проповедники… впрочем, я уже освещал эту тему в одной из своих книг, и нет необходимости освещать ее здесь снова.

Я согласился, что молодой Джон заедет за мной домой вечером послезавтра и отвезет меня в свою церковь, где я буду свободно говорить о лжи, если захочу, или выберу вместо этого какой-то свежий, интересный предмет, на тот случай если кто-то вдруг сможет начать свежую тему в такой атмосфере.

Но, несмотря на это, мне все-таки не удастся пойти. Я стараюсь предотвратить свой ежегодный бронхит, и доктор запретил мне выходить. Мне жаль, ибо я уверен, что знаю о лжи больше, чем кто-либо из живших на этой планете до меня. Я уверен, что я – единственный человек, кто может здраво судить об этом предмете. Я знаком с ним семьдесят лет. Первое высказывание, какое я произнес, было ложью, ибо я притворился, что в меня воткнулась булавка, тогда как это было неправдой. И всегда с тех пор я интересовался этим великим искусством. Я всегда с тех пор его практиковал, иногда – для удовольствия, обычно – ради выгоды. И по сей день я не всегда знаю, когда верить самому себе, а когда принимать в расчет это обстоятельство.

Мне будет невыразимо жаль, если бронхит ко мне прицепится, потому что это будет означать шесть недель в постели – моя ежегодная дань ему на протяжении последних шестнадцати лет. Мне будет жаль, потому что я хочу быть в состоянии появиться в «Карнеги-холле» вечером 10 апреля и, как обычно, выступить там перед публикой. Я намерен больше никогда не читать платных лекций и думаю, что никогда не буду больше читать лекции там, где зрители заплатили за вход. Я продолжу выступать, но лишь для развлечения, а не для денег.

Мое первое появление перед публикой состоялось сорок лет назад в Сан-Франциско. Если я доживу, чтобы попрощаться с публикой в «Карнеги-холле» 10 апреля, увижу то, что никто другой в том зале не увидит. Я увижу две обширные аудитории – сан-францисскую публику сорокалетней давности и ту, что будет передо мной в то время. Я буду видеть ту, первую, с абсолютной отчетливостью в каждой детали – так, словно вижу ее в этот самый момент, когда гляжу на зрителей в «Карнеги-холле». Я обещаю себе огромное, всепоглощающее удовольствие в тот вечер в «Карнеги-холле», и надеюсь, что бронхит оставит меня в покое и позволит этим насладиться.

Я уже замышлял прощальную шутку, когда генерал Фред Грант неделю назад прислал сюда человека, чтобы предложить мне тысячу долларов за выступление в пользу Мемориальной ассоциации Роберта Фултона[171], где он является президентом, а я – вице-президентом. Это был тот самый вечер, и я принял приглашение сразу же и сказал, что без отсрочки напишу несколько телеграмм и писем от Фреда Гранта самому себе, поставлю под ними его имя, отвечу на эти телеграммы и письма и поставлю свою подпись. Таким образом, мы сможем сделать хорошую рекламу, а я смог бы, таким образом, объявить перед публикой, что нынче читаю мою последнюю и окончательную платную лекцию. Я сразу же сочинил эту переписку. Генерал Грант ее одобрил, и я привожу ее здесь.