Некрасов. 2-е изд - Николай Николаевич Скатов
Но все это у Некрасова не просто возвращение как бы к прошлым временам, тем более не результат ностальгии и не дань сентиментальности. Все это — и многое другое — есть прямое следствие и нового поэтического взгляда на мир, сложившегося как раз к поре возобновления «Современника» в виде «Отечественных записок».
* * *
Именно с конца 60-х годов в стихах Некрасова или просто отвергаются, или художественно опровергаются многие начала и принципы всей предшествовавшей его поэзии. Вернее, они не отменяются, но входят в иную систему отношений и ценностей.
Сам Некрасов явно осознавал это совершенно новое состояние. «Если на Вас нападает иногда хандра, — посылает он из Петербурга утешение Алексею Михайловичу Жемчужникову в Висбаден, — …то утешайтесь мыслию, что здесь было бы то же — вероятно, в большей степени, с примесью, конечно, злости по поводу тех неотразимых общественных обид, под игом которых нам, то есть нашему поколению, вероятно, суждено и в могилу сойти. Более тридцати лет я все ждал чего-то хорошего, а с некоторых пор уже ничего не жду, оттого и руки совсем опустились и писать не хочется. А когда не пишешь, то не знаешь, зачем и живешь». Характерны стихи с названием «Уныние»:
Недуг не нов (но сила вся в размере),
Его зовут уныньем, в старину
Я храбро с ним выдерживал войну
Иль хоть смягчал трудом, по крайней мере,
А ныне с ним не оберусь хлопот,
Быть может, есть причина в атмосфере,
А может быть, мне знать себя дает,
Друзья мои, пятидесятый год.
Конечно, «пятидесятый год» (то есть уже три года на шестидесятый — стихотворение 1874 года) по счету того времени — прямая старость. Но как раз в личной-то жизни — мы увидим — многое благополучно образовалось. Причина в другом — «причина в атмосфере».
В этом смысле сравнительно небольшое стихотворение «Утро» прямо бьющей в глаза наглядностью демонстрирует новые качества некрасовской поэзии.
Стихотворение у Некрасова вообще одно из самых мрачных. Конечно, мрачных стихотворений у поэта «печали и гнева» всегда хватало: итак, «недуг не нов (но сила вся в размере)». Дело, однако, оказалось совсем не только в размере.
Ты грустна, ты страдаешь душою:
Верю — здесь не страдать мудрено.
С окружающей нас нищетою
Здесь природа сама заодно.
Бесконечно унылы и жалки
Эти пастбища, нивы, луга,
Эти мокрые, сонные галки,
Что сидят на вершине стога,
Эта кляча с крестьянином пьяным,
Через силу бегущая вскачь
В даль, сокрытую синим туманом,
Это мутное небо… Хоть плачь!
Но не краше и город богатый:
Те же тучи по небу бегут,
Жутко нервам — железной лопатой
Там теперь мостовую скребут…
Это Некрасов, но это и, так сказать, анти-Некрасов. Дело в том, что Некрасов от сороковых до середины шестидесятых годов обычно воспринимает зло как зло предельно конкретное, отчетливо индивидуальное в носителе зла и в его жертве, будь то безобразная сцена избиения лошади или надругательство над крепостным человеком.
С конца 60-х годов зло обобщается, масштаб его укрупняется. В том же «Утре» есть картина «страшного мира», в котором все заодно: и нищая деревня, и город «не краше», и люди, и природа (погода, наводнение, пожар). И главное: у Некрасова (!) все чаще начинают пропадать конкретные проявления зла и страдания (!), индивидуальные, личные носители того и другого, к которым он всегда был так внимателен и восприимчив.
Почти к каждой строке некрасовского «Утра» сыщется в его более ранних произведениях соответствие — сюжет.
Можно вспомнить стихотворение 1848 года:
Вчерашний день, часу в шестом
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
В «Утре» 1873 года:
Начинается всюду работа,
Возвестили пожар с каланчи,
На позорную площадь кого-то
Провезли — там уж ждут палачи.
То, что было развернутой картиной, вызывавшей активное сочувствие, стало простой информацией, и человек исчез за этим «кого-то»…
Так, в «унынье» и зле сама сила размера начинает говорить о точности нового и страшного закона:
Проститутка домой на рассвете
Поспешает, покинув постель,
Офицеры в наемной карете
Скачут за город, будет дуэль.
Сколько поведал нам поэт об этих несчастных проститутках («Убогая и нарядная», «Еду ли ночью…», «Когда из мрака заблужденья…»), и всегда это была драма личная. Здесь же лишь упоминание проститутки, не задерживающее нашего внимания ни одним частным штрихом, обозначение всех проституток вообще, как обозначены и все вообще торгаши:
Торгаши просыпаются дружно
И спешат за прилавки засесть.
И здесь нет привычного обличения торгашей, только свидетельство — едва ли не жалость:
Целый день им обмеривать нужно,
Чтобы вечером сытно поесть.
Чу! Из крепости грянули пушки!
Наводненье столице грозит…
Кто-то умер: на красной подушке
Первой степени «Анна» лежит.
И «Анна» здесь не средство возвеличения (вспомним в «Секрете»: «Имею и «Анну» с короною», — самодовольно хвалился герой) и не предмет обличения (первая-то степень и делает ее особенно жалкой).
Дворник вора колотит — попался!
Гонят стадо гусей на убой.
Где-то в верхнем этаже раздался
Выстрел — кто-то покончил с собой…
Еще в первом стихотворении «Вор» из некрасовского цикла 1850 года «На улице» тоже была изображена сцена поимки вора торгашом:
Спеша на званый пир по улице прегрязной,
Вчера был поражен я сценой безобразной:
Торгаш, у коего украден был калач,
Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач.
И, бросясь от лотка, кричал: «Держите вора!»
И вор был окружен и остановлен скоро.
Закушенный калач дрожал в его руке;
Он был без сапогов, в дырявом
