Вадим Туманов - Всё потерять - и вновь начать с мечты…

Тут в мою жизнь снова ворвалась Колыма, пусть хоть на одно мгновение. В восемь утра я успел переговорить по телефону, с испорченным настроением направляюсь к двери, как снова звонок. Возвращаюсь к столу, поднимаю трубку. «Вы Туманов?» — слышу. И на том конце провода начинают сбивчиво объяснять, что хотели бы меня видеть, а я довольно резко спрашиваю: «А что вы хотите? Вы меня знаете?» — «Я вас знаю. Мы с вами были на Широком. Если помните такого — Мордвин…» Я не даю ему договорить: «Саша, ты что ли?» — «Да», — уже оживленнее отвечает он. «Саша, — говорю я, — хорошо помню тебя и тоже очень хотел бы увидеться!» Мы договариваемся встретиться в час дня у входа в Министерство цветной металлургии. «Саша, я тебя могу не узнать, столько лет прошло!» Он говорит, как будет одет, в руки возьмет журнал «Огонек». «Да я тебя узнаю, — говорит, — мне недавно показывали твою фотографию!»

В час дня, как договорились, я и Володя Шехтман встречаемся с Сашей. Бывают моменты, которые остаются в памяти на всю жизнь, это и произошло при нашей встрече с Сашей. После рукопожатия, мне показалось, он хотел обнять меня, а я — не знаю почему — как бы поставил между нами стенку: мы просто пожали друг другу руки. Два дня мы не расставались, у нас были сотни общих знакомых. Саша был из числа тех, кого знал весь преступный мир Союза. Отчаянный, со множеством побегов, он пользовался в том мире большим уважением. Только на Широком мы с ним отсидели полтора года. Я никогда не слышал, чтобы он матерился или говорил на жаргоне. Он был близким другом Ивана Львова, Васи Коржа, Жорки Фасхутдинова, Ираклия Ишхнели… У Ираклия, оказывается, он совсем недавно гостил в Тбилиси. Ираклий Ишхнели, брат двух знаменитых грузинских сестер- певиц, тоже прошел лагерь беспредельщиков Ленковый. Мордвин успел побывать во многих лагерях Союза, дважды сидел во Владимирском централе. А однажды оказался в одной — камере с Пауэрсом, американским летчиком. Саша освободился незадолго до нашей встречи.

Мы расставались, он улетал на Колыму, где у него была дочь. Когда обнялись, я сказал: «Саша, если тебе будет трудно, помни, что в любую минуту можешь прилететь ко мне».

Месяца через два ночью раздался телефонный звонок, я снял трубку и услышал плачущий женский голос: «Вас беспокоит дочь Саши. Сегодня он умер от цирроза печени».

Колыма не отпускает меня — картины, как во сне, сменяют одна другую, причем такие яркие и четкие, что временами мне нужно встряхнуться, чтобы понять, в каком мире нахожусь. Вокруг меня и сейчас много хороших людей, но даже все вместе они не в состоянии заставить забыть колымские лица и эпизоды.

Валентина Березина, будущего руководителя «Главзолота», и Анатолия Орловского, выпускников Ленинградского университета, направили на Колыму инженерами. Березина определили в производственный отдел в Магадане, а Орловского направили в Теньку, на прииск имени Буденного.

На прииске во время развода, когда бригада выходит на работу, лагерников выкрикивают по фамилиям. До слуха Орловского донеслась редкая фамилия, показавшаяся ему знакомой — Альтшулер… Он присмотрелся и не поверил глазам: в строю был ректор Ленинградского университета, который он и его друг закончили. Работая начальником участка, Орловский взял Альтшулера к себе в контору. Через некоторое время на прииск приехал Березин и удивился развешанным по стене графикам: «Кто это тебе так здорово разрисовал?» «Один наш общий знакомый», — ответил Орловский и пригласил в комнату Альтшулера. Увидев ректора своего университета, Березин был поражен. Оба инженера, в первую очередь Орловский, конечно, помогали всем, чем могли. Но однажды кто-то из лагерного начальства полюбопытствовал у Орловского: «Почему это враг народа работает у вас в таком теплом месте?!» Орловский понимал, чем это может кончиться, и попросил, чтобы Альтшулера определили в зоне на такую работу, которая помогла бы ему выжить. Из разговоров с Орловским и Березиным я узнал, что их ректор остался жив и вернулся в Ленинград.

И еще история, каких случалось много на Колыме… Выпускницу Иркутского политехнического института Нелю Нигматуллину направили геологом на прииск «Горный». Приехала, красивая, модно одетая. Глядя на нее, я часто думал: «Ну зачем женщинам такой нелегкий труд?» Какой-то идиот не нашел ничего лучшего, как определить ее на участок Мякит. Можно представить это милое создание в кругу колымских горняков, опробщиков — рабочих, что берут пробы золота. Один из опробщиков, родом из Средней Азии, с черными от чифира зубами, слушает Нелю, пытающуюся растолковать ему, где нужно брать пробы. Он отказывается, она повторяет задание. Когда, не выдержав, она предупреждает, что напишет на него рапорт, опробщик смотрит на нее в упор и цедит сквозь зубы: «Маленький комсомольский билять, сукэ». Не знаю, чем бы их разговор закончился, если бы я не оказался рядом. Потом, успокаивая девушку, я говорил ей: «Какая тварь отправила тебя на этот участок? И вообще — зачем ты училась на геолога?!» Вскоре она покинула Мякит и, как я слышал, вышла замуж.

Должен сказать, что лагерный жаргон не «прилип» ко мне, я никогда не употреблял его сам и не переносил, когда кто-нибудь говорил на нем. Одно лишь слово — «сука» — очень часто слетало с языка.

Был уже 1957 год. Мне позвонили с прииска — у нас провалился в реку бульдозер. Римма лежала на диване, и, отложив в сторону книгу, слушала мой разговор. Когда я закончил говорить и стоял, думая, что мне нужно предпринимать, она вдруг сказала: «Вадим, сука бульдозер, да?» Мы рассмеялись.

Скоро я перестал произносить это слово.

Через много лет оно вернется. «Сука», «беспредел», «козел» — когда-то самые омерзительные лагерные слова — станут в России повседневными, их будут произносить с экрана телевизора политики, актрисы.

У меня в жизни достаточно эпизодов, которые надо пережить и обдумать. Один из них связан с геологом Борисом Яцкевичем — когда-то мы вместе работали в Республике Коми. Многие наши ребята помогали ему, а с Сережей Зиминым они были друзьями. Мы знакомили Бориса с московскими коллегами, занимавшими важные посты, приезжавшими к нам в кооператив, и радовались тому, что они оценили нашего товарища, забрали в столицу, и там он быстро вырос до заместителя министра, а потом министра геологии России.

Работая в министерстве, он никогда ни в чем не отказывал нашему коллективу, но не было случая, когда бы он что-то реально сделал. Все наши варианты освоения новых месторождений, нами проработанные и переданные непосредственно министерству, почему-то очень скоро оказывались в распоряжении других людей, о которых мы никогда не слышали и которые выдавали их за собственные проекты. Месторождения бокситов, золота, алмазов, марганца и многие другие были известны не нам одним, ни у кого не было монополии на проработку вариантов. А если мы это делали раньше других, часто лучше других, то это не повод уличать в чем-то нехорошем тех, кто позднее брался эти варианты осуществить как собственные.