Сара Бернар - Моя двойная жизнь

На следующее утро, в воскресенье, я отправилась с Жарреттом и сестрой на прогулку вдоль берега реки Св. Лаврентия.

Вскоре я остановила карету, чтобы немного размяться. Сестра предложила мне, смеясь:

— А что, если нам взобраться на ту большую льдину, которая того и гляди расколется?

Сказано — сделано. И вот мы уже расхаживаем по льдине, пытаясь ее отколоть. Вдруг страшный крик Жарретта дал нам понять, что мы преуспели в своей затее. В самом деле, наш ледовый ялик, подгоняемый течением, уже вовсю разгуливал по узкому фарватеру реки. Мы вынуждены были сесть, так как льдина раскачивалась из стороны в сторону, и разразились безудержным смехом.

На крики Жарретта сбежался народ. Мужчины, вооруженные баграми, пытались задержать наше движение, но не могли подойти ближе из-за того, что лед был слишком непрочным. Затем нам бросили веревки, и мы ухватились за одну из них обеими руками, но наши спасатели так резко дернули за другой конец, что наш и без того хрупкий плот налетел на другие льдины и раскололся пополам. На сей раз мы не на шутку перепугались, ведь мы остались на меньшей части льдины. Нам было не до смеха: мы плыли все быстрее и быстрее по расширявшемуся фарватеру. Но, к счастью, в том месте, где река делала изгиб, нас зажало между двумя гигантскими глыбами, и это спасло нам жизнь.

Мужчины, отважно следовавшие за нами, взобрались на эти глыбы, и один из них с замечательной ловкостью метнул гарпун в наш ледяной обломок, чтобы удержать его на месте: сильное подводное течение грозило утащить нас дальше.

Лестница, придвинутая к одной из глыб, подставила нам свои спасительные ступени. Сестра поднялась первой, и я последовала за ней, стыдясь глупого положения, в которое мы попали.

Пока мы добирались до берега, Жарретт догнал нас в экипаже. Он весь побелел, но не от страха за мою жизнь, а при мысли, что в случае моей гибели придется прервать гастроли. Он сказал мне совершенно серьезно:

— Если бы вы погибли, сударыня, это было бы нечестно с вашей стороны, ибо вы умышленно расторгли бы наш контракт.

Мы едва успели на вокзал, чтобы сесть в поезд, отправлявшийся в Спрингфилд.

Огромная толпа канадцев напутствовала нас на прощание с той же неистовой любовью, с какой встречала наше прибытие.

18

После шумного Огромного успеха в Монреале нас неприятно удивил ледяной прием публики Спрингфилда.

Мы играли «Даму с камелиями», которую почему-то окрестили в Америке «Камиллой». Пьеса, на которую зрители валили толпой, оскорбляла воинствующих пуритан американской глубинки. Критики крупных городов вели споры об этой Магдалине наших дней, а их собратья из провинциальных городов сразу же принялись швырять в нее камни.

Мы то и дело сталкивались в малых городах с предубежденностью чопорной публики против «порочной» Маргариты Готье. Спрингфилд, насчитывавший в ту пору около тридцати тысяч жителей, не был в этом отношении исключением.

Прибыв в Спрингфилд, я отправилась к оружейному мастеру, чтобы купить у него охотничье ружье. Продавец привел меня в длинный, очень узкий двор, где я перепробовала множество ружей. Увлекшись, я не сразу заметила двух джентльменов, с любопытством наблюдавших за моей стрельбой. Мне стало неловко, и я собралась убежать, но тут один из них приблизился ко мне со словами: «Не хотите ли пострелять из пушки, сударыня?» Я едва не упала от удивления и на миг потеряла дар речи, а затем воскликнула: «Да, хочу!»

Мой собеседник оказался директором оружейного завода фирмы «Кольт», и мы тотчас же договорились о встрече. Через час я была на месте, где меня поджидало более тридцати приглашенных по такому случаю, что не вызвало у меня восторга.

Я вдоволь настрелялась из недавно изобретенной пушки-пулемета, не испытав при этом никаких эмоций.

Вечером после спектакля, прошедшего в ледяном молчании зала, мы помчались на всех парах в Балтимор, чтобы догнать поезд, который отправился раньше, чем закончился наш спектакль.

Оба двигателя моего особого поезда, состоявшего из трех тяжелых вагонов, работали на полную мощность, и мы развили такую бешеную скорость, что то и дело подпрыгивали на ходу и каким-то чудом падали обратно на рельсы.

В конце концов нам удалось догнать экспресс, оповещенный о нашем приближении по телефону. Он задержался ровно настолько, чтобы успеть кое-как прицепить наши вагоны, и вскоре мы прибыли в Балтимор, где за четыре дня дали пять представлений.

В этом городе меня поразили две вещи: смертельный холод, царивший в гостиницах и театрах, и красота женщин. Здесь же меня охватила жуткая тоска, ведь мне пришлось встречать Новый год вдали от дорогих мне людей. Проплакав всю ночь, я дошла до той степени отчаяния, когда остается лишь умереть.

Однако в том же милом городе на нашу долю выпал огромный успех, и я покидала Балтимор с сожалением. Мой путь лежал в Филадельфию, где нам предстояло провести неделю.

Мне не понравился этот город, хотя он и очень красив. Публика принимала меня с восторгом, несмотря на замену спектакля в первый же вечер из-за двух актеров, опоздавших на поезд. Вместо «Адриенны Лекуврер» нам пришлось играть «Федру», единственную пьесу, где не были заняты опоздавшие.

Мое пребывание в Филадельфии было омрачено письмом, извещавшим о смерти моего друга Гюстава Флобера, который, как никто из писателей, заботился о красоте нашего языка.

Затем мы отправились в Чикаго. На вокзале меня встречала делегация женщин Чикаго, и очаровательная молодая женщина госпожа Лили В… преподнесла мне букет редких цветов.

Жарретт отвел меня в одно из вокзальных помещений, где меня ждали французские представители.

Наш консул произнес короткую, но горячую речь, которая вызвала у всех добрые чувства. Я уже собиралась покинуть вокзал, как вдруг остолбенела. Черты моего лица исказились таким страданием, что все решили, что мне стало дурно, и устремились мне на помощь. Но тут внезапная ярость пронзила меня как молния, и я решительно шагнула навстречу ужасному призраку, который вновь предстал передо мной.

Это был не кто иной, как тот же гнусный Смит хозяин кита. Он был закутан в меха, и на каждом его пальце сверкало по бриллианту. Я отказалась принять от него цветы и оттолкнула его изо всех сил, удвоенных яростью. Поток бранных слов сорвался с моих побелевших губ. Но эта сцена привела Смита в восторг: он уже предвкушал, как раздутые слухи поползут из уст в уста и у кита прибавится посетителей.

Я остановилась в «Палмер-Хауз», одном из самых великолепных отелей той эпохи, владелец которого господин Палмер был безупречным, обходительным и щедрым джентльменом. Он украсил мои необъятные апартаменты самыми редкими видами цветов и ухитрялся угощать меня на французский лад, что было непросто в ту пору.