Андре Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

С того дня прошло больше года, и обитатели «Марин-Террас» не переставали общаться с призраками. Госпожа Гюго без труда поверила в них. «Ведь я издавна разговариваю с душами усопших, — признавалась она. Вертящиеся столики подтвердили, что я не заблуждаюсь». Вечерами на спиритических сеансах, кроме членов семьи, присутствовали и изгнанники генерал Ле Фло, горбатый Энне де Кеслер, венгр Телеки. Целая вереница духов отвечала на вопросы: Мольер, Шекспир, Анакреон, Данте, Расин, Марат, Шарлотта Корде, Латюд, Магомет, Иисус Христос, Платон, Исайя… А за ними и животные: лев Андрокла, голубка Ноева ковчега. Валаамова ослица… Безымянные призраки: Дух Гробницы, Белая Дама… Отвлеченные образы: Роман, Драма, Критика, Идея. Призраки писателей. Многие из них говорили стихами, и странное дело, стихами, как будто бы написанными Виктором Гюго. Сверхъестественных явлений на «Марин-Террас» становилось все больше. Однажды Белая Дама обещала явиться перед домом в три часа ночи. Все боялись выйти, а в три часа действительно раздался звонок. Кто же мог звонить, кроме призрака? Возвратившись как-то ночью, Шарль и Франсуа-Виктор обнаружили свет в зале, но зал был пуст, и в нем не было никакого источника света. Были слышны пронзительные, душераздирающие вопли. Теперь даже сам Гюго вопрошал духов, Шарль вместе с матерью сидел за столом, а Деде вела запись.

— Ты знаешь, — с самым серьезным видом обращался Гюго к духу Эсхила, что ты разговариваешь с людьми, которых влечет мир таинственного?

Эсхил изъяснялся великолепными стихами самого Гюго. У Мольера Гюго спросил:

Не обменялись ли с царями вы судьбою?Лакея не обрел ты в Солнце-короле?Не служит ли Франциск шутом у Трибуле,А Крез — Эзоповым слугою?

Но ответил не Мольер, а Призрак Гробницы:

Шутом у Трибуле служить Франциск не будет,Господь не признает таких суровых мер,И ад на маскарад паяцев не осудит,Где им возмездием грозил бы костюмер.

Таким образом, духи обладали талантом, а иногда и разумом. Но это был всегда талант и разум Виктора Гюго. Как же можно это объяснить? По-видимому, Шарль был замечательным медиумом, который передавал мысли своего отца и Огюста Вакери — поэтов и импровизаторов. Единообразие стиля не может вызвать удивления, так как Вакери бессознательно подражал своему учителю. У Гюго Андре Шенье говорил, как Эрнани, а Дух Критики рассуждал, как сам Гюго. Поразительным является то, что поэт даже не подозревал, что все это исходит от него. В свои книги он не включил ни одного стихотворения, созданного им во время этих сеансов. Он не замечает, что достаточно было появиться на сеансах молодому английскому офицеру Элберту Пинсону, чтобы Байрон заговорил на английском языке. Он также не замечает и того, что лишь в присутствии лейтенанта Пинсона грустная Деде оживлялась.

Жюльетта Друэ, жившая вдали от семейства, заразившегося спиритизмом, избежала всеобщего возбуждения. Она ненавидела всю эту чертовщину: «Такое времяпрепровождение представляется мне вредным для рассудка, если им увлекаются серьезно, а если сюда примешивается хоть малейшее плутовство, то я считаю это кощунством». Она смеялась над спиритами: «Ложитесь и спите, а меня оставьте в покое, тем более что у меня нет угодливого столика, который подсказывал бы мне готовые сюжеты сочинений, глава за главой. Считайте, что у меня есть свой Данте, свой Эзоп, свой Шекспир. Вы просто-напросто вылавливаете дохлых рыб, которых духи с того света прицепляют вам на крючок. Такие фокусы давно были известны на Средиземном море, задолго до, вашего пляшущего столика. Засим выстукиваю вам нежный привет…»

Виктор Гюго воспринимал вещания столика с полной серьезностью и, не отдавая себе отчета в их происхождении, с трепетным волнением убеждался, что духи говорят на его родном языке и соглашаются с его философией. Спиритические сеансы, устраиваемые на «Марин-Террас», имели для Гюго большое значение. Он находил вполне естественным, что бесплотные духи избрали столик в Джерси для своего общения с ним, и полагал, что его философия торжественно освящена теперь самим небом. Именно в эту пору его жизни он и запечатлен на фотографии, сделанной Вакери, и самая поза Гюго и полузакрытые глаза говорят о его экстатическом душевном состоянии; на снимке он своим великолепным твердым почерком написал: «Виктор Гюго, внимающий Богу».

Можно было бы опасаться за рассудок Гюго, но его спасали два обстоятельства: упорный труд (художник, одержимый неотступной мыслью, переносит ее в свое творчество), а кроме того, удивительная физическая уравновешенность Гюго. Он расходовал свою дионисийскую силу, которая другого довела бы до умопомешательства, на торжество чувственности, на пешеходные и верховые прогулки, плавал в море, бродил ночами по берегу. Ни душа его, ни тело не знали отдыха. «То, что в нем было чрезмерного, проявлялось в избытке умственной деятельности, а не неуравновешенности». Метафизические бредни никогда не заглушали в нем его здравого смысла. После ночи, проведенной в беседах с призраками, он берется за перо и «сообщает Эмилю Дешану о том, что соседские гуси погубили в огороде его бобовые посадки», или же пишет деловое письмо издателю, с удивительной четкостью уточняя условия договора.

Гюго и не теряя рассудка верил в своих духов и был убежден, что он избранник, обладающий волшебной силой, чтобы вести человечество вперед; он издавна мечтал о такой роли и теперь под влиянием «вертящихся столиков» впадает в состояние «обыкновенного пророчества». Призрак Гробницы посоветовал ему лишь постепенно знакомить человечество с его личной философией, и это определило характер его сочинений. Издание больших космогонических поэм, над которыми он работал, было в дальнейшем отложено.

Спиритические опыты продолжались на «Марин-Террас» два года. Затем, в 1855 году, когда один из их участников, Жюль Алике, внезапно сошел с ума, среди спиритов началась паника. Госпожа Гюго, вспомнив о бедном Эжене, испугалась за свою семью, за молчаливую дочь и даже за своего мужа, слишком уж много разговаривавшего с духами, которые стучались в стену и являлись ночью. «Ты всегда имел к этому предрасположение», — с досадой говорила Адель. Она пристыдила его за то, что он дает волю своим нервам, духам предложено было оставаться в чистилище, и «вертящиеся столики» в конце концов смолкли.

4. О, царство теней!

Пантеизм увлекает, и, чтобы восторжествовать над ним, надо его постичь.

Время труда — счастливое время. Находясь в опале, вдали от светской жизни, поэт стал самим собой. Никогда еще Гюго не писал так легко, так свободно, так пламенно. Нет больше заседаний Академии, прошло время парламентских дебатов, исчезли женщины, поглощавшие его время и силы. С необыкновенной легкостью он дописал второй том сборника «Созерцания», где среди замечательных стихотворений, посвященных дочери («Раиса Меае») и Жюльетте, были и философские стихи. Размышления в полночь около долмена Фалдуэ, зловещий голос морских волн дополнили и определили характер той религии, пророком которой он себя считал.