Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания
— Но обратите внимание, мадемуазель… — пыхтит мадам Батай.
— На что, мадам? — обрывает ее Шанель. — Благоволите объяснить, на каком основании вы запрашиваете эту несуразную цену; я, например, не вижу для этого никаких оснований.
— Блузка расшита китайским шелком, а килограмм стоит…
— Мне безразлично, с каким шелком вы работаете, — продолжает свое Шанель, — это вообще не мое дело. Мне нужно продать эту блузку. Пока что она очень дорогая. Просите меньше, и конец разговору.
— Но, мадемуазель… — задыхается мадам Батай, покрываясь красными пятнами.
— Милочка, — снова обрывает ее Шанель, — мне кажется, вы не меньше меня должны быть заинтересованы в том, чтобы нашить этих блузок как можно больше; постарайтесь это понять и будьте благоразумны. Снижайте цену. Вы не одна в Париже делаете вышивку, любой с восторгом будет работать для меня. Не хотите — не надо.
Шанель взмахивает обрезками вышитой ткани, показывая, что говорить больше не о чем, и мадам Батай скрывается за дверью.
И тут я неожиданно услышала свой голос:
— Мадемуазель Шанель, если я вышью эту блузку на сто пятьдесят франков дешевле, вы отдадите мне заказ?
Что толкнуло меня сделать это предложение, я не знала, не знаю и теперь.
Шанель взглянула на меня.
— Ну, разумеется, — сказала она, — только это машинная работа. Вы что нибудь знаете о машинной вышивке?
— Ничего не знаю, — честно призналась я. Это развеселило ее. — Пусть машинная, — продолжала я, — попробую найти машинку и научусь.
— Попробовать всегда можно, — с сомнением в голосе сказала Шанель.
В тот день я уходила от Шанель не чуя под собою ног. Так неожиданно пришедшая идея ударила в голову, как бокал шампанского; меня охватил почти хмельной восторг. Как же я раньше не задумалась об этом? Ведь это единственное, что я умею делать; меня учили вышивке в художественной школе, в Стокгольме, я использую те навыки. На улице я взяла такси и сразу поехала в компанию швейных машинок «Зингер». В дороге припоминала, как переносится узор на ткань. Я видела школу, ощущала плотную бумагу под рукой, слышала скрип угольного карандаша. Пальцы изнывали по делу. Я предвкушала муки и радости творчества.
В «Зингере» меня ждало разочарование: у них не было машины, которая кладет нужный шов. Надо искать, но затевать поиски в тот день было уже поздно, и я, все еще взбудораженная, отправилась домой, а там, чтобы не расхолаживаться, села за телефонную книгу, выискивая адреса мастерских вышивальных машин. Мне снова не повезло, и только несколько дней спустя я нашла нужное в промышленном справочнике «Боттен». Я немедленно поехала и где то на задворках беднейшего парижского квартала нашла эту фабрику. К моей радости, там был большой выбор машин — от простейших, а мне такая и нужна, до самых сложных. Еще до выбора машины я решила, что буду работать по американской методе, то есть начну с нижней ступени. Надо знать, чего требовать от будущих работниц, а для этого я сама должна до мелочей освоить машину, которую возьму, научиться работать на ней. Управляющий уведомил меня, что купивший машину вправе обучиться работе на ней на фабрике, и я тут же ее купила и договорилась о стажировке. Под вымышленным именем, в старом платье и новехоньком рабочем халате, благоразумно оставив дома драгоценности, я с утра пришла на фабрику. Управляющий отвел меня в мастерскую и передал старшей работнице, плотного сложения блондинке в заляпанном маслом халате, молча смерившей меня надменным взглядом. Не менее двадцати девиц, умерив стрекотание своих машин, также уставились на меня. Мне указали мое место, и старшая невнятно и неохотно объяснила, что надо делать. Самое трудное для начинающего — выводить крючком, он заменяет в вышивальной машине иглу, узор на кальке. Сам этот крючок направляет ручка под столом машины, я держу ее правой рукой, а левая сверху держит работу. Мне дали лист бумаги с карандашным рисунком, чтобы я поставила руку и глаз. Наверное, так учатся водить автомобиль: нужно думать сразу о нескольких вещах. Когда приобретешь сноровку, все кажется просто, а сначала маленький крючок никак не хотел держаться линии. Потребовалось порядочно времени, чтобы он стал слушаться меня.
Много дней я горбатилась над машиной, неустанно давя ногою педаль; окон в мастерской не было, освещение тусклое, в воздухе — взвесь пыли и масла. Девушки считали мои занятия баловством, за свою не держали, но и кем я была, тоже не представляли и относились ко мне неприязненно. Когда я одолела начальный этап и мне доверили куски материала и нитки, старшая и не подумала подойти к моему месту — взглянуть, что у меня получается, подсказать и поправить. Приходилось вынимать работу из машины, и значит, обрывать нитку и нести к ней, а ей нравилось уронить мое шитье, чтобы я нагнулась за ним. Это уже потом, когда я стала скупать их машины и в мастерской проведали, кто я на самом деле, мы много и от души посмеялись над их прежним отношением ко мне.
Вечерами мы с мужем и его родителями обсуждали, как наладим нашу вышивальную мастерскую, для начала, разумеется, в скромных размерах. Свекровь была мне доброй помощницей. Выбрали и название: «Китмир» — по имени сказочной собаки из иранской мифологии. Забавно натолкнулась я на это имя. Мы тогда были очень дружны с последним, еще дореволюционного времени, российским послом в Вашингтоне Бахметьевым и его женой–американкой. Эта немолодая пара жила в удобном доме на Университетской улице, на левом берегу Сены. Бахметьев был человеком старого закала, в ногу с временем он не желал идти, почти набожно чтил прошлое. Перед отъездом из Вашингтона он упаковал в ящики парадные портреты российских монархов, украшавшие посольские стены, и все вывез с собой. Если оставить, пугал он себя, им не окажут должного почтения. Их трудно было назвать подлинными произведениями искусства, однако они все нашли свое место на стенах его парижской гостиной, из нарядных золоченых рам строго взирая на окружающее.
Госпожа Бахметьева полностью разделяла взгляды мужи; они так долго прожили вместе, что даже внешне стали похожи друг на друга. Ее постоянной заботой в Париже была помощь изгнанникам. Старики были бездетны, и госпожа Бахметьева изливала любовь на четвероногих, заполонивших весь дом. Среди прочих там были три пекинеса, и одного, прелестного чернушку, звали Китмир.
Стали подыскивать подходящее помещение. Такое одушевление владело мною, так я горела скорее начать свое большое дело, что все, казалось мне, движется слишком медленно. Мысленно я видела себя во главе влиятельной фирмы, я диктую телеграммы, отвечаю на телефонные звонки, делаю распоряжения; и сижу я за столом орехового дерева, вокруг — образцы, рулоны шелка, альбомы с эскизами. Моим идеалом было изнемогать от обилия работы. В конце концов все мои желания сбылись, за исключением орехового стола, а пока что меня бесила необходимость еще потерпеть.
