Алексей Смирнов - Козьма Прутков

ОКАЗИЯ КОЗЬМЫ

(послесловие)

Муравьиные яйца более породившей их твари; так и слава даровитого человека далеко продолжительней собственной его жизни.

В одном из значений слова оказия — редкий, из ряда вон выходящий случай. Так определяет ее Толковый словарь[435]. Случай Козьмы Пруткова вполне удовлетворяет этому значению.

Козьма Петрович — воплощенный алогизм: поэт-директор, поэт-сановник, что звучит так же парадоксально, как «министерский водевиль» или «присутственная лирика». И тем не менее впервые в русской литературе нашелся певец, обративший свое вдохновение не только на традиционные предметы лирического волнения, но и на место канцелярской печати (М. П.), на чистый, в сущности, лист бумаги, не занятый никаким текстом, а лишь указующий, куда именно следует приложить оную печать.

Люблю тебя, печати место,Когда без сургуча, без теста,А так, как будто угольком,«М. П.» очерчено кружком!Я не могу, живя на свете,Забыть покоя и мыслете,И часто я, глядя с тоской.Твержу: «мыслете и покой!»

Степенность, солидность, глубокомыслие, солидарность со всякой руководительной идеей, неторопливость… Взор, рассеянно блуждающий по поверхностям и рельефам, ибо он обращен в себя… Самоуглубленность и беспримерное самоуважение, переходящее в заносчивость и самохвальство… Вот Козьма Петрович Прутков: директор Санкт-Петербургской Пробирной Палатки, гениальный (по собственному ощущению) поэт и мыслитель.

Изо дня в день, из года в год в течение сорока лет в обмен на ассигнации бюджетного финансирования отдавал он все силы исполнению служебных обязанностей и лишь раз в году — по одиннадцатым апреля — позволял себе расслабляться и устраивать маленькие литературные досуги. Впрочем, за 61 или 63 (источники расходятся) года жизни их накопилось на целое Собрание сочинений (в одном томе). Если учесть, однако, что ниву сочинительства Козьма Петрович затеял возделывать не с младенчества, но уже будучи зрелым мужем, то получается, что сочинял он всего-навсего недели две, и за сей пустячный, скажем прямо, срок изумил читающую публику обилием сотворенного. В его анналах 262 афоризма, 49 стихотворений, 12 басен (не считая юношеской «Священник и гумиластик»), четыре эпиграммы, ряд драматических шедевров, один проект… Простой арифметический подсчет показывает, что за каждое 11 апреля им создавалось примерно по 24 творения, что значительно превосходит плодотворность А. С. Пушкина в пору Болдинской осени. Что говорить? «Петербургские вёсны» Козьмы Пруткова, отжатые до одного-единственного апрельского дня, — это, господа, действительно оказия, да еще какая!

Отдав должное объему (а экстраординарность всегда объемна, гения должно быть много; даже внешне предпочтительнее, чтобы он был толст или по крайней мере упитан — «предюж», как Козьма Петрович; тощий гений, согласитесь, — малоубедителен), обратим внимание на содержательную сторону дела.

Предложенный Прутковым проект «О введении единомыслия в России» более чем на полвека опередил свое время, найдя воплощение лишь в России советской, скажем шире — в СССР. Однако и в сегодняшней постсоветской реальности он кажется вполне востребованным.

Пьесы Козьмы Пруткова не мелькают в афишах больших драматических театров только потому, что театры эти еще не доросли до таких драматургических вершин. Никто не знает, где найти прутковские типажи, как это ставить и кому играть. Кроме того, провал «Фантазии» на Александринской сцене, очевидно, еще слишком свеж (шокирующе свеж!) в памяти выдающихся режиссеров современности…

Как эпиграммист Козьма так и остался непревзойден. Его «Эпиграмма № II»:

Раз архитектор с птичницей спознался.И что ж? — в их детище смешались две натуры:Сын архитектора — он строить покушался,Потомок птичницы — он строил только «куры». —

возвышается, словно памятник, среди малоэтажной юмористической застройки последующих столетий. Воистину, «доблий муж подобен мавзолею», а всем взирающим на «высоких людей и высокие предметы» надлежит придерживать «картуз свой за козырек».

Что же касается афоризмов (самого «прутковского» из всего им созданного), то здесь основоположник породил целую армию продолжателей, по сию пору украшающих страницы журналов плодами своих раздумий. Муравьиные яйца мудрости, отложенные Козьмой про черный день, дали неисчислимое потомство и принесли прародителю бессмертную славу.

Наконец и он удостоился собственного жизнеописания — подобно всем великим мужам, страдавшим при жизни от козней зоилов, цензурных притеснений, грандиозных провалов. Теперь имя его знает каждый, кто знает хотя бы что-нибудь.

В другом значении слова оказия — удобный, благоприятный случай[436]. Например: послать письмо с оказией, то есть с человеком, который доставит его попутно, заодно. Эта мелкая услуга необременительна, а иногда и приятна. Случай Козьмы создает подходящую оказию для того, чтобы поблагодарить его литературных опекунов.

Честно говоря, Александр Жемчужников истратил так много сил на розыгрыши и житейские забавы, что на Пруткова, кроме первых басен, азбуки для детей да медиумических сеансов с того света, его, кажется, уже не очень хватало. Но он создавал атмосферу, будоражил коллег тем, что они ласково именовали: «Сашенькины глупости».

Однажды его брат Алексей прочел среди газетной шелухи деловое объявление: «Жемчуг в нитках и вещах покупает ювелир Фаберже». Недолго думая, он разбил эту прозаическую строку на три:

Жемчуг в нитках и вещахПокупает ювелир            Фаберже.

И «присоседил» сверху два трехстишия с редкой по тому времени рифмовкой: abc — abc — abc. Ни сюжетно, ни смыс-лово эти три строфы связаны между собой не были. Так возникло бессмысленное стихотворение, производившее тем не менее впечатление чего-то законченного. Автор иронически назвал его «Думы и наблюдения»:

При борще или при щахЗавершает редко пир            Бланманже[437].

Воин, бывший на часах,Отдыхает, сняв мундир,            В неглиже.

Жемчуг в нитках и вещахПокупает ювелир            Фаберже.

Итак: обед в трактире — часовой — покупка жемчуга… Полная несуразица. На чем же она держится? Что не позволяет ей распасться? Она стянута воедино, как тугой бочонок, железными обручами стихотворного размера и краесогласия. Больше ничем. Кстати, в русском языке совсем не много точных рифм на же: ниже, настороже, уже… Поэтому автору пришлось воспользоваться рифмами французскими, подысканными им к фамилии Фаберже, что, между прочим, и стилистически мотивированно. Если бы в распоряжении поэта оказался «Грамматический словарь русского языка», то он смог бы удвоить число строф, обнаружив, что вошедших в русский язык французских рифм на же, хоть и совсем немного, но все-таки побольше: драже, протеже, верже…[438]