Леонид Млечин - Фурцева

Я, конечно, сделал вид, что ничего не знаю о посещении министра культуры. Долго ходил по выставке в сопровождении Коненкова. Очень хвалил его действительно прекрасные работы. Подойдя к бюсту Хрущева, я долго стоял около него и молчал. Екатерина Алексеевна была абсолютно права. Но как сказать об этом скульптору?

Бюст был из белого мрамора. Выдающийся скульптор ухватил одно из характерных выражений лица Хрущева, которое иногда делало его физиономию какой-то несимпатичной. А выполненный в мраморе портрет нашего лидера, да еще несколько утрированно, действительно выглядел карикатурно.

Пауза затягивалась. Наконец, я говорю:

— Ну, Сергей Тимофеевич, это же гениально! Это же вылитый Никита Сергеевич! Как вы ухватили это выражение? Ведь Никита Сергеевич так многолик. Поздравляю вас!

Все это было сказано громко, чтобы окружающие могли слышать. Коненков был очень доволен. Его напряжение прошло. Он как-то ожил, засветился:

— А вот Фурцева раскритиковала.

— Не могу согласиться с Екатериной Алексеевной. И буду везде отстаивать свое мнение.

Потом отвел его в сторону и тихонечко так, чтобы никто не слышал, говорю:

— Бюст настолько хорош и реалистичен и так точно передает схваченное вами выражение лица Никиты Сергеевича, что тот может и обидеться, ведь все его приукрашивают в духе социалистического реализма, изображают его этаким красавцем мужчиной, подхалимствуя перед ним. А вы дали его не очень красивым человеком.

Для Коненкова это оказалось неожиданным аргументом. Он сказал, что как-то раньше не думал об этом, ну уж если Никита Сергеевич может обидеться, а он этого ни в коем случае, естественно, не хочет, то, пожалуй, лучше этот бюст и не выставлять. Так был урегулирован этот конфликт. Но отношение к Фурцевой и у Коненкова, и у других художников от этого, мягко говоря, не улучшилось.

По сути дела, то же самое произошло у Фурцевой с Ростроповичем. В результате знаменитый виолончелист оказался за рубежом, а советское искусство от этого лишь крупно проиграло. К сожалению, подобные примеры можно было бы продолжить. Все это в конечном счете обернулось для партии потерей авторитета среди творческой интеллигенции, который никакими государственными и даже ленинскими премиями восстановить было невозможно…»

Мстислав Ростропович уехал за границу, когда Николая Егорычева уже сослали послом в Данию. Будучи в Москве, Егорычев зашел к председателю КГБ Андропову:

— Юрий Владимирович, плохо вы отнеслись к Ростроповичу. Это наш хороший гражданин. Его просто упустили. Вы же его обидели! Вы ему создали такие условия — а он человек взрывчатый, вот он обиделся и уехал. Если бы к нему было проявлено доброе отношение, он бы никуда из Советского Союза не уехал. Я сейчас возвращаюсь в Данию. Насколько мне известно, его пригласила королева Дании. Он обязательно ко мне зайдет. Хотите — критикуйте меня, хотите — доносите, но с Ростроповичем я встречусь обязательно.

«Андропов, — рассказывал Егорычев, — против моей встречи со знаменитым виолончелистом не возражал, только просил, чтобы я написал ему личное письмо о том, как Ростропович относится ко всему случившемуся с ним… Действительно, королева пригласила Ростроповича. Он в первый же день пришел ко мне. Мы со Славой посидели. Он был растроган, потому что тогда он еще недолго жил за границей и очень переживал разлуку с Москвой…

Пока он был у меня в кабинете, работники, которые имели отношение к госбезопасности, всё прислушивались около двери, какой там у нас разговор. Я им говорю:

— Знаете, что, ребята, вы перестаньте этим делом заниматься. Я получил согласие на эту встречу от самого Юрия Владимировича Андропова. Мы с Ростроповичем хорошие друзья, я бы ему никогда не отказал в такой встрече…»

Присутствие Комитета госбезопасности в делах культуры Фурцева ощущала постоянно. Юрий Андропов через полтора месяца после прихода на Лубянку, 3 июля 1967 года, отправил записку в ЦК, в которой живописал действия подрывных сил, направленных «на создание антисоветских подпольных групп, разжигание националистических тенденций, оживление реакционной деятельности церковников и сектантов».

Новый председатель Комитета госбезопасности сигнализировал о том, что «под влиянием чуждой нам идеологии у некоторой части политически незрелых советских граждан, особенно из числа интеллигенции и молодежи, формируются настроения аполитичности и нигилизма, чем могут пользоваться не только заведомо антисоветские элементы, но также политические болтуны и демагоги, толкая таких людей на политически вредные действия».

В феврале 1960 года тогдашний председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин, следуя линии Хрущева, упразднил Четвертое управление, которое занималось борьбой с антисоветскими элементами и ведало интеллигенцией, как самостоятельную структуру. Шелепин считал, что следить за писателями, художниками, актерами — не главная задача КГБ и незачем держать для этого целое управление. Андропов же, напротив, предложил создать в центре и на местах подразделения, которые сосредоточились бы на борьбе с идеологическими диверсиями.

Семнадцатого июля 1967 года политбюро предложение Андропова поддержало:

«Создать в Комитете госбезопасности при Совете Министров СССР самостоятельное (пятое) Управление по организации контрразведывательной работы по борьбе с идеологическими диверсиями противника. В КГБ республик, УКГБ по краям и областям иметь соответственно пятые Управления-отделы-отделения…»

Юрий Андропов никогда не работал на производстве, ничего не создавал собственными руками. Ни экономики, ни реальной жизни не знал. Уверенно чувствовал себя только в сфере идеологии. Поэтому занимался интеллигенцией, художественной и научной, пытался влиять на ситуацию в литературе и искусстве. Нечего удивляться, что Пятое управление КГБ приняло на себя функции политической полиции.

«Это подтверждает мою старую мысль о нереальности реальной жизни и всевластии литературы, которая вовсе не воспроизводит, не отражает, а творит действительность, — отметил в дневнике писатель Юрий Маркович Нагибин. — Иной действительности, кроме литературной, нет. Вот почему наше руководство стремится исправить литературу, а не жизнь. Важно, чтоб в литературе все выглядело хорошо, а как было на самом деле, никого не интересует».

Подготовленные Пятым управлением КГБ материалы — это прямые доносы на мастеров литературы и искусства, которые «подрывают авторитет власти». Поносились спектакли театра на Таганке, театра имени Ленинского комсомола — за «двусмысленность», за попытки в «аллегорической форме высмеять советскую действительность». КГБ раздражало даже то, что «моральная неустойчивость отдельных людей стала весьма желательной темой некоторых работников кино и театров».