Быть Джоном Ленноном - Рэй Коннолли
Был и второй момент, скорее благо, чем проблема: его сын Джулиан, вину перед которым он чувствовал годами, приезжал к ним с Мэй на Рождество.
Еще была Йоко. Неужели она и правда «думала, не пустить ли его обратно», как теперь сказала Мэй? Он не знал. И не знал, хочет ли обратно. Он был счастлив и не ведал такого счастья много лет.
Наконец, оставался Джордж. Тот явно счастлив не был. Он отправился в тур по сорока городам Америки, но получал плохие отзывы, и редеющая публика негодовала, не желая слушать сорок минут индийской музыки Рави Шанкара, прежде чем на сцене появлялся бывший битл. Джордж обратился к Джону за помощью — и не получил ее. И лишь когда тур достиг Нью-Йорка, в канун Рождества, Джон отправил Джорджу весточку — предлагал помочь всем чем сможет. Но было уже слишком поздно.
Разве, с горечью спрашивал Джордж, я не делал для тебя всего, о чем ты просил? Причем годами? И не поддержал ли я тебя, когда ты просил о назначении Клейна? Но где ты сам, когда ты так нужен? Негодование, долго сдерживаемое внутри, вырвалось наружу и кипело: Харрисон снова чувствовал себя «битлом второго сорта». Джон понимал это. Никто, кроме этих четверых, не мог понять, что они пережили. Это была почти семейная ссора, ибо во многом битлы были семьей. И Джордж чувствовал, что его бросили, — а потому резко сказал, что сам начал этот тур и сам его закончит.
Вечером, когда Пол, Джордж и Джон собирались встретиться в отеле Plaza и подписать документы о роспуске группы, Джон так и не появился. Он лежал в постели в своей квартире в Саттон-плейс. «Мой астролог сказал, день неподходящий, вот я и не подписал», — поведает он позже. Все в первый раз слышали о том, что у него есть астролог. Но у Йоко он был. В конце концов Леннон послал им белый воздушный шарик. Пол и Джордж были в ярости.
В таких вот расстроенных чувствах ему, должно быть, стало легче, когда он увез Мэй и Джулиана во Флориду, в Диснейленд, и там, в их спальне в отеле Polynesian, наконец-то прислушался к голосу здравого смысла и подписал соглашение о роспуске. Вот так во владениях Микки-Мауса формально завершился творческий путь группы Beatles — почти двадцать лет совместного пути и тринадцать лет официального юридического партнерства.
Напряжение схлынуло. Все были счастливы, и дома в Саттон-плейс Джон, Мэй и Джулиан встречали Рождество с елкой и подарками. Затем была поездка в Монток, и Джон показал сыну дом, который приметил, когда приезжал туда с Миком Джаггером, и подумывал купить. «Там и поселишься в будущем году», — сказал он сыну. И стало еще лучше, когда Джулиан вернулся в Лондон, а Пол и Линда пригласили Джона и Мэй, и закончился вечер в студии у Дэвида Боуи, где из джем-сейшена родилась песня «Fame»…
Однако почти сразу же возникла новая проблема, когда стало известно, что Моррис Леви — по мнению Джона, «человек с характером» — решил проявить свой характер и продавать несведенные пленки с пластинки «Rock’n’Roll», прежде присланные Джоном, задешево, через телепочту. А ведь Леннона предупреждали. Способность судить о людях никогда не была его сильной стороной.
Снова пришлось звать адвокатов, хотя на этот раз за счет Capitol Records, — ведь это была их пластинка, и это их грабил Леви. На Морриса наложили судебный запрет, и ему почти не удалось продать экземпляры своей версии альбома, названной «Roots».
Тем временем Джон, работавший в своем офисе, Lennono Music, под лейблом Capitol Records, на Шестой авеню, вместе с Мэй, приступил к финальному сведению материала. Как вспоминала позже Мэй, он с головой ушел в работу и ликовал. Еще не завершив «Rock’n’Roll», он уже подбирал материал для новой пластинки и играл Мэй новые песни. Затем позвонил Пол: он собирался записывать следующую пластинку в Новом Орлеане. Не пожелают ли Джон и Мэй составить ему компанию?
Не пожелает ли он? А может, и правда? Его снова вращал вихрь жизни, и как-то за ужином, не совладав с искушением, он рассказал о приглашении Арту Гарфанкелу. Тот считал, что Джону стоит поехать, да и песню вместе записать, если Пол того попросит. Все еще забавляясь с идеей, Джон спросил у Мэй:
— Эй, а если мы опять будем писать вместе? Я и Пол? Как тебе?
— Ты шутишь? — ответила восхищенная Мэй.
Хоть Джон к тому времени писал намного меньше писем, чем прежде, но он по-прежнему любил время от времени поддерживать связь со старыми друзьями, и в одном типичном письме Дереку Тейлору, уже давно оставившему пост пресс-атташе Apple, напечатал с нарочитыми ошибками: «Боуи пишет «Universe» («Да будет битл!»). Сабираюсь туда (по просьбе, канешна). Патом, новерное, паеду в Новый Арлеан к Мокартни».
По сей день Мэй убеждена: если бы Джон поехал к Полу в Новый Орлеан, они бы непременно начали снова работать вместе. Она была в восторге.
А потом позвонила Йоко.
Она сказала, что нашла новый способ бросить курить. Очень эффективный. С помощью гипноза. И поскольку Джон, сколько себя помнил, скуривал за день по две пачки французских сигарет, он очень хотел попробовать. Сеанс гипноза, сказала Йоко, пройдет в «Дакоте». Мэй просила взять и ее — ей тоже хотелось бросить, — но Леннон отказал.
Как позже напишет Мэй, Йоко две недели раз за разом меняла время сеанса, — звезды не сходились. Джон тем временем сочинял песни для новой пластинки. Одна, которая особенно нравилась Мэй, называлась «Tennessee».
Йоко позвонила в пятницу 31 января 1975 года. Звезды встали как надо.
— Мэй, созвонимся, — сказал Джон и отправился в «Дакоту», на гипноз.
60. «Я словно плавал с Синдбадом и со всеми чудищами бился»
Когда Джон не вернулся из «Дакоты» к десяти вечера, Мэй заволновалась и позвонила Йоко, попросив поговорить с ним. Джон спит, ответила Йоко. Лечение было очень трудным, сообщила Йоко, он позвонит завтра. Он этого не сделал. В субботу Мэй снова позвонила Йоко. Джон измотан и все еще спит, сказала та.
