Маргарет Сэлинджер - Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

Потом я прошла к линотипам, где машины стучали, а люди бегали взад и вперед с материалами, которые поступали в набор. Рядом с линотипами была комната с низкими подвесными потолками и зеленоватыми флуоресцентными лампами, и шесть или семь мужчин сидели там перед терминалами, набирали страницы на компьютере (метод более продвинутый, чем старый, линотипный) и вставляли в машину компьютерные распечатки. Они казались усталыми, им все это явно надоело; на шеях у них болтались галстуки, которые не смотрелись бы так убого, будь эти ребята помоложе — но у этих руки были сморщенные, а лица воспаленные, как у пьяниц, которые валяются в канавах. Дальше снова какой-то парень работал на машине — он не заметил меня и выругался, потому что у него что-то заело, а потом поднял глаза и увидел меня. Все его сослуживцы (у нас бы сказали «дружки») принялись хохотать и поддразнивать его, а он покраснел и стал извиняться — то же самое сто раз случалось, когда я работала в Бостоне в компании «Эдисон». Так или иначе, было довольно забавно и до боли знакомо. Потом мы спустились на три этажа (во всяком случае, инспектор, который водил меня по зданию, именно это прокричал какому-то парню, который бежал вверх по лестнице — у того недавно был сердечный приступ); и попали туда, где отливают строки толстым полукругом — похоже на тормозную колодку, если ты ее когда-нибудь видел, — и извлекают их из чана с расплавленным металлом. Потом доставляют на печатные станки и устанавливают на вращающийся цилиндр. Рабочий готовит типографскую краску (перед ним панель, на которой 15–20 кнопок — устройство почти такое же сложное, как орган), и та наносится на цилиндр, по которому прокатывают толстенные рулоны газетной (сероватой) бумаги.

Когда машины приводятся в действие, шум стоит невероятный. Я зашла как раз в тот момент, когда их запустили (штук 40–50 одновременно — может, чуть меньше). Когда начинаешь понемногу привыкать к шуму, врубаются еще машины, и грохот нарастает. Не то, чтобы это было особенно неприятно — это как быстрая, на пределе, езда, от которой становится весело, — так мне, во всяком случае, показалось. От того и от другого дух захватывает. Примерно каждая четвертая машина была фальцовочная — с рулонами отпечатанных газет там делалось что-то такое, за чем было не уследить, и оттуда в маленьких, похожих на железнодорожные, вагончиках выезжали сложенные газеты; листы прижимались железными штучками, вроде тех, на которых ты жаришь хлеб в лесу, на костре, и этот поезд из тысяч вагончиков вьется вокруг машин, и потом, вроде Санта Клауса, который, прижав палец к носу, улетает в мгновение ока, поднимается на два этажа, ко входу. Там газеты пакуют, укладывают в грузовики, потом в поезда — и отправляют в Эдинбург, в Глазго, куда угодно. Все были дружелюбны, терпеливы и знакомили меня со своей работой как раз так, как следовало, — выказывая мне не слишком много внимания, но и не слишком мало.

Управляющий компанией начинал как ученик печатника, в цехе, и у него не хватает двух фаланг на одном пальце и одной — на том, что рядом. Он постоянно, безудержно бредит древними греками. Он повез свою жену в (название вылетело из головы, но это каменный греческий амфитеатр, где играли «Орестею») и заставил ее подняться на самый верх, чтобы показать, как прекрасно разносится по всему театру даже шепот. Но его интересуют не только всякие трюки — я, наверное, выбрала неудачный пример — он читает все, что может достать, и осматривает экспонаты в музеях с немного назойливым, но совершенно невинным, неистребимым любопытством — таким, скажем, как у мисс Марпл Агаты Кристи. «О Пегги, видели бы вы, какой прекрасный силуэт» (проводит рукой от бедра через голову и к плечу) у такой-то статуи такого-то бога, которая находится в таком-то вместилище вечных ценностей, где я непременно должна побывать. «Но берегитесь, — грозит он мне пальцем, — вы влюбитесь в него безнадежно, с первого взгляда». У него густой, старинный шотландский акцент, и от этого все, что он говорит, приобретает особую прелесть.

Я только что заметила, что уже очень поздно, а я должна еще закончить работу по экономике (не все же отдыхать). Хотела проверить, как пишутся четыре или пять слов, но если я стану перечитывать это письмо, я его никогда не отправлю. Не показывай миссис Коретт.

Я, возможно, заеду в Н.-Й. навестить друзей и разведать насчет работы — не знаю, когда, скорее всего, в январе. Следующий семестр начинается только в конце января. Буду в городе, позвоню. Вряд ли в Рождество — мой друг тоже страдает в Рождество — я все еще люблю красиво упакованные, перевязанные ленточками подарки. Он, однако, обязан меня ублажать — (да, здесь проглядывает некое «или»).

С любовью

Пегги».

Мать и брат приехали на церемонию выпуска. Пышное средневековое действо в Шелдонианском театре — в мантиях, в шапочках, на латыни. Мэтью и мама пробыли около недели, вместе со мной осматривая достопримечательности. Я беспокоилась, сможем ли мы поладить, но все было чудесно от начала и до конца. Еще одно чудо: целая неделя обошлась без дождя.

31

Женщина за бортом!

Я осталась в Оксфорде на лето, участвовала в организации летней программы для американских судей по трудовым конфликтам. Называлась я «деканом», но обязанности мои были не слишком впечатляющими: я разбиралась с жалобами соотечественников по поводу жестких подушек, отсутствия кондиционеров и так далее. Но я присутствовала на лекциях и семинарах и познакомилась с потрясающими людьми. К концу программы мне предложили должность помощника судьи в Бостонс.

Когда я вернулась в Штаты, судья, которая предложила мне должность, объявила, что прежняя ее помощница не получила работы, на которую рассчитывала, и остается на прежней должности — так что очень жаль, конечно, но мои услуги не требуются. Я предполагала вернуться в мою прежнюю квартиру на Марльборо-стрит, но хозяйка сказала, что придется подождать, по крайней мере, несколько месяцев, потому что какие-то жильцы за что-то там подали на нее в суд. Она бы мне позвонила, но потеряла мой номер телефона и никак не могла вспомнить, где именно в Англии я нахожусь. Я подумала, что, учитывая обстоятельства, могла бы на какое-то время поехать в Нью-Йорк и побыть с моим возлюбленным, который только что получил хорошую работу в инвестиционном банке. Ну вот, я и позвонила, чтобы узнать, как он к этому отнесется, а он заявил, что безумно любит меня, но лучше мне не приезжать. Он больше не может выдержать такого накала страстей, такого уровня Бури и Натиска, или, как говорится в песне «Роллинг Стоунз»: «Что бы я ни делал, все не так; как я ни стараюсь, все только хуже…» Марк был по-своему прав, но я не была готова взглянуть на вещи под таким углом зрения — ни в то время, ни в какое бы то ни было другое. Ни работы, ни квартиры, ни любимого — три удара, и я падаю со скалы, свободно парю над бездной.