Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Когда я благодарил его и произносил партийное приветствие «Хайль, мой фюрер!», он иногда отвечал: «Хайль, Шпеер». Такой ответ, не лишенный легкой иронии над обязательным «Хайль, мой фюрер!», был признаком особой благосклонности; подобной чести редко удостаивались Геринг, Геббельс и немногие другие приближенные. В подобные моменты я чувствовал себя так, словно получил орден, и не замечал в этой фамильярности некоей снисходительности. Хотя очарование его личностью и возбуждение от причастности к окружению Гитлера давно прошли, хотя я уже не занимал уникальную должность его личного архитектора, хотя я стал одним из множества правительственных чиновников, слова Гитлера нисколько не потеряли для меня магической силы. И если уж бытьточным, то целью всех интриг и закулисной борьбы было услышать от Гитлера такие слова или добиться его благосклонности. Положение каждого из нас зависело от отношения фюрера.

Телефонные звонки Гитлера становились все реже и постепенно прекратились. Мне трудно вспомнить конкретную дату, но с осени 1943 года он мне точно не звонил. У него появилась привычка требовать ежемесячные отчеты от Заура.

Я не возражал, поскольку признавал за Гитлером право отобрать пожалованные им же привилегии. Однако из-за отличных отношений Заура и Дорша, давних членов нацистской партии, с Борманом я постепенно начал чувствовать себя неуютно в собственном министерстве.

Поначалу я еще пытался укрепить свои позиции: назначил заместителями к каждому руководителю десяти отделов министерства представителей промышленности, однако и Дорш, и Заур в своих департаментах сумели обойти мой приказ[211].

Поскольку не оставалось сомнений в том, что в министерстве формируется оппозиция, возглавляемая Доршем, 21 декабря 1943 года я совершил нечто вроде «государственного переворота», назначив двух надежных сотрудников, с которыми работал, когда еще был главным архитектором Гитлера, начальниками отдела кадров и орготдела и подчинив им прежде независимую Организацию Тодта.

На следующий день я сбежал от многочисленных забот, личных разочарований и интриг, преследовавших меня весь 1943 год, в самый отдаленный и уединенный уголок рейха – в северную Лапландию. В 1941-м и 1942 годах Гитлер запрещал мне выезжать в Норвегию, Финляндию и Россию, так как считал эти путешествия слишком опасными, а меня – незаменимым, но на этот раз он отпустил меня без долгих разговоров.

Мы вылетели на рассвете в моем новом четырехмоторном самолете «фокке-вульф кондор». Благодаря встроенным запасным топливным бакам он обладал необычайной дальностью полета[212]. Сопровождал нас Зигфрид Боррис, скрипач и маг-любитель, прославившийся после войны под именем Каланаг. Я не собирался произносить речи, но хотел порадовать солдат и рабочих Организации Тодта в рождественские праздники. Мы летели низко. Под нами проплывали цепочки финских озер, по которым мы с женой давно мечтали пройти на байдарках с палаткой. В ранних вечерних сумерках, а темнеет в этих северных широтах довольно рано, мы приземлились близ Рованиэми на заснеженной посадочной полосе, подсвеченной керосиновыми лампами.

Уже на следующий день мы проехали 440 километров на север в открытом автомобиле до маленького арктического порта Петсамо. Однообразностью пейзаж напоминал высокогорные склоны, но с появлением солнца вдруг окрасился всеми оттенками желтого и красного и обрел фантастическую красоту.

В Петсамо мы провели несколько рождественских представлений для рабочих, солдат и офицеров и заночевали в личном бункере командующего Северным фронтом. Затем мы отправились на лыжах на полуостров Рыбачий, самый северный и суровый участок фронта, где располагались наши передовые посты – всего в 80 километрах от Мурманска. Сопровождал нас генерал Хенгль. Мы медленно продвигались по пустынной местности, не оживленной ни единым деревцем. Тусклый зеленоватый свет еле пробивался сквозь пелену тумана. На одной из передовых позиций мне продемонстрировали стрельбу из 150-миллиметровой пехотной гаубицы по советскому блиндажу. До этого мне довелось присутствовать на «учебных стрельбах» одной из батарей тяжелых орудий на мысе Гри-Не; командир сначала сказал, что его цель – Дувр, но потом объяснил, что приказал стрелять так, чтобы снаряды упали в море. Здесь же артиллеристы стреляли прямой наводкой, и я впервые увидел разрушения, производимые таким снарядом: деревянные бревна перекрытий русского блиндажа взлетели в воздух. И тут же стоявший рядом со мной младший капрал беззвучно рухнул на землю. Пуля советского снайпера, выпущенная через смотровую щель блиндажа, попала ему в голову. Как ни странно, но это было мое первое столкновение с реальностью войны. До того момента я относился к нашей пехотной гаубице как к техническому достижению, испытываемому на полигоне; сейчас же я вдруг увидел ее как инструмент уничтожения людей.

Во время этой инспекционной поездки и солдаты, и офицеры жаловались на недостаток легкого пехотного оружия, особенно – эффективных автоматов. Солдатам приходилось довольствоваться трофейным советским оружием этого типа.

Гитлер нес прямую ответственность за сложившуюся ситуацию. Пехотинец Первой мировой войны, он до сих пор хранил верность хорошо знакомому карабину. Летом 1942 года Гитлер, считая, что винтовки для пехоты гораздо удобнее, не дал разрешения на производство уже разработанной модели автомата. Один из результатов его окопного опыта я теперь увидел своими глазами. Восхищаясь тяжелыми артиллерийскими орудиями и танками, Гитлер способствовал их внедрению в ущерб производству стрелкового оружия.

Сразу же после возвращения я попытался устранить этот дисбаланс. В начале января нашу программу производства стрелкового оружия поддержали и дополнили Генеральный штаб сухопутных сил и командующий резервной армией. Однако Гитлер, мнивший себя экспертом по вопросам вооружений, тянул шесть месяцев, прежде чем одобрил наши предложения, зато впоследствии постоянно обвинял нас в том, что мы не можем добиться запланированных показателей в намеченные сроки. За девять месяцев мы достигли значительных успехов: увеличили выпуск автоматов в двадцать раз, хотя могли сделать это двумя годами ранее, если бы не были вынуждены отдать большую часть производственных мощностей под тяжелое вооружение[213].

После позиций на полуострове Рыбачий я осмотрел никелевый завод в Колосьокки, наш единственный источник никеля и главную цель моей рождественской поездки. Его территория была завалена рудой, поскольку весь транспорт был задействован на строительстве электростанции, недоступной для авиации противника. Я немедленно перевел электростанцию в разряд менее приоритетных объектов, и никель начал поступать на наши заводы более быстрыми темпами.