Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

Шингарёвым и Кокошкиным». Штейнберг отнёсся к его просьбе весьма сочувственно и обещал сделать всё возможное. И действительно, в феврале большевики стали выпускать из заключения бывших министров Временного правительства. Была ещё одна причина их избавления. К февралю зашли в тупик переговоры с Германией, и она перешла в наступление по всему фронту. Немецкие войска подошли к Петрограду. В конце февраля Совнарком принял решение о переносе столицы в Москву. Что-то необходимо сделать с заключёнными тюрем, и стали поспешно освобождать тех, на кого ещё не успели составить обвинительное заключение. К тому времени часть из них, в том числе и Рутенберга, перевели в большую тюрьму на Выборгской стороне, называемую в народе «Кресты» из-за двух её крестообразных по форме корпусов. Все камеры тюрьмы были одиночными, как и в Трубецком бастионе, но условия в них оказались лучше — она служила до декабря 1917 года следственным изолятором.

За именитых заключённых просили многие влиятельные ходатаи. Но в пылу срочной эвакуации освобождение по принятым юридическим правилам трансформировалось в простую и циничную схему денежного выкупа. Торговался за своих подопечных в наркомате юстиции с Исааком Штейнбергом добрейший Иван Иванович Манухин. Наркому, мягкому и отзывчивому человеку, приходилось выполнять постановление большевистского правительства, которое требовало за каждого заключённого уплаты значительной суммы. Ему, левому эсеру, вопреки желанию, нужно было «оценивать» каждого, исходя из его значимости и денежной обеспеченности. Родственники находились в это время в приёмной и тут же выплачивали сумму, которую Манухину удавалось выторговать. Самую большую плату в 100 000 рублей Штейнберг наложил на директора Петроградского коммерческого банка Александра Ивановича Вышнеградского. Суммы, возможно, были бы и больше, но к тому времени банки уже были национализированы и счета заключённых просто экспроприировали. Рутенберг и Пальчинский были последними в казематах крепости, за которых просил Манухин. За Рутенберга деньги дал Горький.

В начале марта в воротах «Крестов» его встречала сестра. Зимние холода ещё не уступили место дождливой весне и промозглый ветер с залива бил ему в лицо. Но радость встречи и освобождения согревала его своей горячей волной. Город с октября, наполненного событиями и трудной ответственной работой, сильно изменился. На улицах стало тревожно и пустынно. На них время от времени появлялись одетые в кожаные куртки и плащи группы вооружённых винтовками и пистолетами красногвардейцев, от которых шарахались в подворотни случайные прохожие. Дома он затопил печь, и они согрелись. Рахели удалось кое-что достать в лавках и накормить брата.

— Спасибо, сестра, впервые за полгода я поел с удовольствием, — сказал Пинхас.

— Ты не выглядишь измождённым, — произнесла она, смотря на брата. — Ты даже, по-моему, поправился.

— Не от здоровой жизни это, Рахель. Я не голодал, твои посылки тоже выручали. Но тюрьма — не дом отдыха. Ожидание решения следственной комиссии нас тоже очень волновало. Если бы не наступление немцев и лихорадочная эвакуация из Петрограда, меня могли бы поставить к стенке.

Он задумался, поднялся со стула и обнял сестру.

— Меня, наверное, в покое не оставят, — вздохнул Пинхас. — Эту квартиру, я уверен, большевики очень хорошо знают. Мне следует подыскать новое пристанище. А тебя они не тронут.

2

В эти дни Герман Александрович Лопатин, знаменитый революционер, с которым Рутенберг познакомился ещё у Алексея Максимовича на Капри, искал убежище для бывшего министра иностранных дел Терещенко. И нашёл для него комнату в квартире Моносзонов на Петроградской стороне. Но Терещенко ею не воспользовался, и Лопатин предложил её Рутенбергу. Там, в доме состоятельного и интеллигентного ювелира, он и справлял пасхальный седер.

На праздничный ужин Моносзоны пригласили своих друзей — писателей Семёна Ан-ского и Марка Алданова. С Раппопортом, которому Глеб Успенский когда-то придумал литературный псевдоним Ан-ский, он познакомился на одной из партийных конференций, проходивших в Европе, и с тех пор не раз с ним встречался. Впервые после освобождения Рутенберг был весел и оживлён. Он охотно рассказывал о встречах в Нью-Йорке с близким другом Ан-ского Хаимом Житловским.

— Мы, дорогой Пинхас, были с ним основателями Аграрно-социалистической лиги, — воскликнул Ан-ский. — Потом Лига влилась в партию социалистов-революционеров.

— А помнишь, Семён, как мы с тобой столкнулись в коридоре Таврического дворца? — сказал Рутенберг.

— Конечно, ты куда-то так торопился, что чуть не сбил меня с ног, — пошутил Ан-ский. — Ты тогда фактически был мэром города, а я всего лишь гласным Петроградской городской думы. Правда, меня потом избрали депутатом Учредительного собрания.

— Которое большевики на второй день разогнали, — заметил Марк.

Молодой интеллигентный Алданов, сын киевского сахарозаводчика Ландау, был тогда подающим большие надежды философом и прозаиком.

— Они не желают делить власть ни с кем, — поддержал его Рутенберг.

— А после разгона Собрания я прятал у себя его председателя Виктора Чернова. Его тогда разыскивала ВЧК.

— Я его хорошо знаю, — сказал Пинхас. — И отдаю ему должное, как идеологу и теоретику партии эсеров. Но желание не уронить престиж руководства вызвало нежелание его много лет назад признать ответственность ЦК партии эсеров в деле Гапона. Это заставило меня, получившего от Азефа и Чернова задание ликвидировать предателя, много лет безуспешно оправдываться перед своими товарищами.

— Мы с Марком читали твою историю в журнале «Былое», — одобрительно кивнул Ан-ский. — Но я Чернова, когда он скрывался у меня, об этом предпочёл не спрашивать.

— И правильно, — усмехнулся Рутенберг. — Со временем обиды забылись. Я сидел в крепости и радовался успеху правых эсеров.

— Да, мы получили на выборах подавляющее большинство, — поддержал его Семён Акимович. — А что толку. Нас обставили, как мальчишек. Жаль страну — её ожидает жестокая диктатура и гражданская война.

— Ну что