Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг(Без иллюстраций)

И вот Маяковский вступает в РАПП — организацию, на протяжении лет использовавшую свои более или менее интеллектуальные ресурсы для агрессивных атак на “попутчика” Маяковского и эстетику, которую он проповедовал: “Леф нельзя реформировать — его надо уничтожить”; “Октябрь не раз привлекал внимание Маяковского <…> но во всех этих произведениях Маяковский был далек от понимания Октября, его содержания, его сущности”; “Безвкусным, опустошенным и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского”. И так далее.

Зачем он это сделал? Одним из объяснений, несомненно, может служить чувство изолированности, которое охватило Маяковского после того, как “свои” — рефовцы — его оставили. Но это послужило лишь последней каплей. Решение созревало долго и не было совсем уж нелогичным для человека, объявившего осенью 1929 года “примат цели и над содержанием и над формой” и выразившего свою солидарность “по большинству вопросов” с РАППом, на чьи пролетарские кадры “опирается будущая советская литература”. И все же решение мотивировалось в первую очередь не внутренними убеждениями, а было результатом внешнего давления. 4 декабря “Правда” опубликовала передовицу под заголовком “За консолидацию всех сил пролетарской литературы”, в которой РАПП объявлялся орудием партии в области литературы. Статью, которая имела характер директивы, перепечатал ряд литературных журналов, а 31 января 1930 года была опубликована еще одна передовица на ту же тему со следующей грозной формулировкой: “Напряженность ситуации заставляет сделать выбор: либо окончательно перейти в лагерь честных союзников пролетариата, либо быть отброшенными в ряды буржуазных писателей… ” То, что именно аргументы “Правды” заставили Маяковского вступить в РАПП, доказывает первая фраза его заявления, напрямую отсылавшая к первой передовице: “В осуществление консолидации всех сил пролетарской литературы прошу принять меня в РАПП”.

Это был старый большевистский прием — сославшись на “напряженность ситуации” и “внешнюю угрозу”, вынудить граждан занять позицию “за” или “против”, и кампания консолидации1929-1930 годов была прямым отзвуком призыва, с которым партия обращалась к интеллигенции осенью 1918-го: “<…> в такое время, какое мы сейчас переживаем, нейтральность невозможна. <…> Школа не может быть нейтральной, искусство не может быть нейтральным, литература не может быть нейтральной. <… > Товарищи, выбора нет. <… > Ия бы советовал вам, вместо того, чтобы спасаться под дырявым зонтиком нейтральности, идти под родную Российскую кровлю, идти к рабочему классу” (см. главу “Комфут”). Но была разница: в то время как ситуация 1918 года характеризовалась реальными противоречиями между сторонниками и противниками большевистской революции, “напряженность”, царившая сейчас, являлась результатом интенсивной пропаганды в советской печати, предупреждавшей о скором нападении на Советский Союз со стороны “мировой буржуазии”, что в свою очередь повлечет за собой обострение “классовой борьбы” внутри страны.

В своем заявлении Маяковский утверждал, что полностью разделяет линию партии в литературно-политических вопросах, какой она представлена РАППом; что касается “художественно-методологических разногласий”, то их можно решить “с пользой для пролетарской литературы в пределах ассоциации”. Кроме того, он считал, что “все активные рефовцы” должны сделать такой же вывод и вступить в РАПП. Через три дня заявление Маяковского получило единодушное одобрение, и 8 февраля на конференции МАППа он объявил о том, что стал членом РАППа, поскольку это дает ему “возможность переключить зарядку на работу в организации массового порядка”, и отметил, что “путь массовой работы влечет за собой изменение всех методов поэтической работы”.

Через несколько дней подали заявления и были приняты в РАПП два других писателя — конструктивисты Эдуард Багрицкий и Владимир Луговской. Но рефовцы не прислушались к призыву Маяковского. Осип, изначально намеревавшийся составить Маяковскому компанию, теперь воздерживался, а остальные рефовцы, по словам Лили, после вступления Маяковского в РАПП пребывали “в панике”. Помимо самой сути вопроса, Маяковский опять, так же как в 1928 году, привел друзей и соратников в замешательство неожиданным поступком, не посоветовавшись с ними предварительно! "Нам казалось это недемократичным, самовольным, — вспоминал Асеев, — по правде сказать, мы сочли себя как бы брошенными в лесу противоречий. Куда же идти? Что делать дальше? <… > Идти тоже в РАПП? Но ведь там недружелюбие и подозрительность к непролетарскому происхождению”. Наиболее непримиримо был настроен Семен Кирсанов, который, после того как Маяковский отказался поздороваться с ним, написал стихотворение “Цена руки”, где по сути отказался от дружбы Маяковского: "Пемзой грызть! / Бензином кисть облить, / чтобы все / его рукопожатья / со своей ладони / соскоблить”.

Стихотворение было напечатано в “Комсомольской правде” в тот же день, когда один из лидеров рапповцев, молодой прозаик Александр Фадеев, в газетном интервью утверждал, что тот факт, что “в смысле своих политических взглядов [Маяковский] доказал свою близость пролетариату”, не означает, что его приняли “со всем его теоретическим багажом… Мы будем принимать его в той мере, в какой он будет от этого багажа отказываться, — объяснил он, снисходительно добавив: — Мы ему в этом поможем”. Если Маяковский думал, что, вступив в РАПП, автоматически станет “пролетарским писателем”, то он ошибался, о чем четко заявила передовица в рапповском журнале “На литературном посту”.

Менторский тон рапповцев объяснялся внезапным и непредвиденным поступком злейшего противника, давшим им повод почувствовать себя победителями — если для рефовцев решение Маяковского оказалось неожиданным, то в рядах рапповцев оно вызвало не меньшие переполох и растерянность. Что делать в сложившейся ситуации? Как поступить с таким гигантом, как Маяковский? Вместо того чтобы выбрать его в правление, что было бы естественно, они обращались с ним как с учеником — несмотря на то что лидеры РАППа были намного моложе Маяковского (председателю Леопольду Авербаху было, к примеру, всего двадцать шесть лет). Асеев вспоминал, как Маяковский, “прислонясь к рампе на эстраде, хмуро взирал на пояснявшего ему условия его приема в РАПП, перекатывая из угла в угол рта папиросу”.

Но как бы мрачно ни был настроен Маяковский, он понимал, что членство в РАППе требует пересмотра "всей системы [его] поэтических взглядов”, чем он и обещал заняться. Обещание “переключить зарядку на работу в организации массового порядка” тоже воспринималось серьезно: “Володя собирается взять на себя огромный кружок с 3-х заводов — учить писать стихи”, — читаем мы запись от 8 февраля в дневнике Лили, а через две недели он объявил об этом своем намерении публично. Но это была теория — ни один из проектов не реализовался. На практике Маяковский относился к своим идеям так же вяло, как РАПП — к его “перевоспитанию”. “Он держался бодро и все убеждал и доказывал, что он прав и доволен своим вступлением в члены РАППа, — вспоминала Нора. — Но чувствовалось, что он стыдится этого, не уверен, правильно ли он поступил перед самим собой. И хоть он не сознается даже себе, но что приняли его в РАППе не так, как нужно и должно было принять Маяковского”.