Дневник 1879-1912 годов - Александра Викторовна Богданович
Сегодня самарский предводитель Наумов сказал, что вчера многие предводители ездили к Гурко расписаться, – находят, что слишком строг вынесенный ему приговор. Стишинский убежденно говорил, что признает Столыпина двуличным, что он ведет ту же политику, которую вел Витте, но он менее талантлив, чем Витте. Говорит, что Столыпин предал Гурко суду из зависти, так как в нем видел опасного соперника в Думе, куда пришлось бы ехать и говорить там Гурко, который бы затмил своими речами его, Столыпина. Что Столыпин кадет, в этом Стишинский не сомневался. Каких людей он удалил за бытность свою теперь премьером – его, Стишинского, Ширинского-Шихматова, Гурко и Шванебаха – всё это люди с ярко известным всем направлением. По мнению Стишинского, следовало сделать Гурко выговор, но не признавать его виновным. Сказал он, что все сословные представители высказывались именно за выговор, а это осуждение – прямо дело рук Столыпина. В инциденте с Шауфусом все обвиняли Вендриха. На то, чтобы царь принял звание почетного члена эксплуатационного корпуса, а цесаревич также был бы в него записан, при докладе об этом Вендриха царь отвечал, что об этом еще рано говорить, что он подумает. Какое начальство у этого Вендриха и как мало твердости, мало знакомства с административной машиной у царя, – все его резолюции «согласен» и подобные сколько сумбура вносят!
29 октября. Вчера говорили, что Куриш и Штер во Владивостоке во время морского бунта были убиты мятежниками. До сих пор про это не было никаких сведений.
Зиновьев говорил про Revue Nouvelle, в котором помещен разбор брошюры Шарапова «Иванов XVI», «Диктатор», что якобы, когда царь ее читал, то на ней сделал свои пометки. В том месте, где Иванов XVI разносит Коковцова, царем написано: «Это слишком строго»; там, где говорится, что Шванебах никуда не годится, что пора ему уйти и проч., царь написал: «И я того же мнения»; затем, где говорится благожелательно про Столыпина, царем написано: «Слава Богу, хоть одного мне оставили».
31 октября. Завтракал с нами сегодня Пуришкевич.
1 ноября. Вот что рассказывали по поводу открытия Думы. Всё сошло в отличном порядке. При выборах председателя Хомяков получил 371 голос избирательный и 9 неизбирательных. Случилось это потому, что вчера в клубе умеренных и правых октябристы вошли в соглашение с правыми насчет Хомякова, что правые дадут ему свои голоса с условием, что товарищем председателя, секретарем и его помощником будут избраны правые. Это соглашение было подписано с одной стороны Гучковым, а с другой – Бобринским, который вслед за этим снял свою кандидатуру в председатели. Правые потребовали, чтобы в своей речи Хомяков не произносил слова «конституция», даже хотели, чтобы он вчера прочел ту речь, которую скажет, но благоразумные воздействовали, так как это было признано обидным, такое недоверие. Хомяков при этом сказал, что его речью останутся довольны; и Пуришкевич сейчас сказал, что речь Хомяков сказал хорошую, что в ней нельзя ни к одному слову придраться. Правда, слова «самодержавный» в ней нет, но есть слово «державный», и ни разу не произносилось слово «конституция».
Кадеты, те немногие, которые попали в Думу, держали себя архикорректно, даже нарядились – кто во фраки, кто в смокинги, и были сконфужены, когда увидали, что остальные в сюртуках. Милюков, который был в смокинге, дал швейцару 25 руб., чтобы тот ему немедленно привез сюртук – так он был расстроен своим нарядом. По словам Пуришкевича, Столыпин «пух от восторга», – так всё шло гладко и чинно. Пуришкевич, видно, и сам очень доволен.
4 ноября. Сегодня В.Н.Степанова должна была к нам привести крестьянских депутатов, которых в устроенной ею квартире помещается 30 человек. Вчера по телефону она сказала, что в эту минуту ей с депутатами много хлопот, все они очень взволнованы вопросом выборов товарища председателя в Думу. Крайние правые хотят избрать гр. Доррера, а есть большая партия, и ее крестьяне в том числе, которая не хочет Доррера, который граф, помещик и т. д., не будет думать о крестьянах (вот настроение!), что если будут настаивать на Доррере, то эти крестьяне угрожают, что перейдут к левым. Крестьяне желают избрания киевского депутата Проценко.
Был у нас сегодня Пуришкевич. Он разочарован тем, что творится и в среде правых, и в «Союзе русского народа», но не унывает.
5 ноября. В Думе выбрали сегодня двух товарищей председателя: кн. Волконского, сына М.С.Волконского, Шацкого предводителя дворянства (про него говорят, что это человек воспитанный, но не умный), и второй товарищ председателя – профессор Мейендорф – из правых, которого студенты бойкотировали, его лекций они решили не слушать, и Мейендорф, Боровитинов и Никольский лекций в университете ради этого года три не читают.
8 ноября. Завтракал с нами Пуришкевич. Он очень смущен тем, что творится в Думе, думает, что неминуемо скоро придется ее разогнать. Октябристы ведут себя недостойно. Теперь вопрос о выборе секретарей так стоит, что туда попадут только левые да кадеты, как Милюков и ему подобные. От правых октябристы откалываются и хотят примкнуть к кадетам – так их левая печать тревожит, так они ее боятся. Насчет благодарственного адреса царю – октябристы не хотят подписываться под адресом, написанным правыми, а правые не соглашаются на редакцию октябристов плюс кадеты. Раскол идет полный.
Пуришкевич говорит, что нежелательно исключение из Думы минского депутата Шмидта, так как если его исключат, то 20 человек крестьян перейдут налево, а левые партии хлопочут об его исключении. Слово «конституция» склоняется левыми на все лады. Гучков держится в стороне – его не видно и не слышно, действует он втихомолку. Относительно Хомякова Пуришкевич молчит, но Зиновьев (Н.А.) его назвал бездарным и ленивым. То же самое вчера про него было сказано Наумовым и Бодиско. Сказал Пуришкевич, что Дума теперь висит в воздухе, что вряд ли она долго продержится. Очень верно сказал Клейгельс, что Столыпин – кадет, что он протежирует этой партии; вот почему при своей малочисленности она так смело идет вперед и вербует себе адептов.
9 ноября. Вчера говорила с Клейгельсом о революционном движении. Он сказал, что не сочувствовал затее Плеве относительно рабочих – провокации и тайным агентам, как Зубатов и Гапон, которым Плеве протежировал.
