Татьяна Сухотина-Толстая - Дневник

Все это может быть, но на месте Миши я не могла бы взять на себя ответственность насильно оставить юношу в заведении, которое ему принципиально неприятно. А в 16 лет я признаю за юношей право иметь принципы и убеждения. Я бы за него не особенно боялась: он способный, пока очень чистый, и я думаю, что он для своих лет довольно глубоко обдумал предпринимаемый шаг. Конечно, может случиться, что он и заболтается, и развратится, и сопьется, но какая гарантия того, что, оставаясь в корпусе, этого не случится?

Я ничего не могу Мише советовать: я Сереже не мать. Но еще когда его помещали в корпус, я горько плакала и рада была бы, если бы он из него ушел.

Здесь сегодня сильный снег и 3 гр. мороза. Я кашляю и чихаю и потому не выхожу. Мои были сегодня в Clarens и оттуда пришли пешком.

Из Ясной не получала еще писем. Там при нас была Оленина д'Альгейм с мужем и много пела2. Голос некрасивый и небольшой, но огромное искусство и умение умно и осмысленно петь. Пела Шумана и Шуберта и потом отвратительного Мусоргского, которого она, и особенно ее муж, очень любят и высоко ставят. Муж ее тип ученого бессмысленного попугая. По-моему, глуп и туп необыкновенно. У них одна девочка 11 лет, которую они забросили какой-то тетке и после которой они решили больше не иметь детей, чтобы быть свободными, служить искусству. Он пишет романы, кажется, неудобочитаемые. Она получает огромные деньги за свои концерты, живут по гостиницам и думают, что это настоящая жизнь.

За день до нас был в Ясной Брайан, американец, — социалист, кандидат на президента Соединенных Штатов. Он очень понравился папа3. Писать о нем не буду, так как с чужих слов боюсь быть неточной. Иду спать.

Война с Японией. В России воодушевление и патриотический энтузиазм. У меня уныние оттого, что еще возможна война и проявление патриотизма.

Папа ездит верхом в Тулу за телеграммами. Миша четвертый день хворает слабостью и постоянными перебоями. Меня это беспокоит. После инфлюэнци в начале декабря у него это изредка бывало, но эти дни очень усилилось. Зато припадков всю зиму было, кажется, только два, и то очень незначительных, так что я надеялась, что он хочет совсем выздороветь от этого. Вообще всю зиму он себя очень хорошо чувствовал и изредка перебои нисколько его не ослабляли.

Я начала уже чувствовать движение. Мне около 3 ½ месяцев.

23 июня.

Приехали на страстной в Москву, пробыли два дня. Поехали в Ясную, где Миша пробыл с неделю, а я с месяц. Болела кишками и, приехавши в Кочеты, я 18 мая родила мертвую девочку семи месяцев. Маша за неделю родила мертвого мальчика вполне доношенного. Орловский доктор, исследовавши мою плаценту, нашел эндометрит.

Лева 27-го мая заболел дифтеритом. У Миши после моих родов и Левиной болезни был период тяжелых перебоев. Никитин говорит, что это нервное. Продолжается ужасная война.

Наташа, Миша и Аля наши, Саша сестра, Наташа Оболенская и Браумиллер совершили путешествие пешком из Кочетов в Ясную. Им было очень весело, и они благополучно совершили поход. Мы с Мишей поехали их в Ясной встретить.

Папа очень бодр и в хорошем настроении. Из Ясной он с нами проехал до Лазарева к дяде Сереже, у которого было что-то вроде удара.

13-го поехали в Пальну к Стаховичам: Миша, Наташа и Мишечка, Саша сестра и я. Вернулись 16-го. Молодежь веселилась, несмотря на то, что еще месяца не было со дня смерти Лели Рыдзевской.

15-го убили бомбой министра внутренних дел Плеве. Трудно этому не радоваться.

Был у нас на днях спасшийся командир с погибшего «Петропавловска» (Яковлев). Человек симпатичный, видимо, простой и правдивый, но еще не проснувшийся к духовным требованиям.

Дядя Сережа умер 23-го от рака. Была у него недели за две до его смерти. Впечатление было тяжелое — недобрый, неспокойный и, вероятно, не готовый к смерти.

17-го сентября выехали с Мишей и Алей из Ясной в Петербург. Отдали Алю в гимназию Гуревич, а жить у учителя гимназии К. Н. Леман. В Петербурге была у своего старого знакомого, теперешнего директора департамента полиции А. А. Лопухина, чтобы просить о возвращении Дашкевича в Россию4. В разговоре Лопухин мне сказал, что «решено не преследовать толстовство». Каково! Это Святополк Мирский и Лопухин, которого я знала с первого курса университета ничтожным, неинтересным мальчиком — решили, что можно «толстовство не преследовать».

Просила я также и за Бирюкова, и за Черткова, и Лопухин обещал дать Бирюкову возможность вернуться и снять с него гласный надзор полиции.

Пробыли с Мишей в Петербурге два дня и одну ночь, которые провели у Левы. Он занят книжным магазином, который он открывает для того, чтобы дать возможность человеку, желающему иметь нравственную книгу, знать, где ее приобрести.

Он написал две статьи в «Новом времени» в патриотическом духе, которые я не читала, не желая портить моих отношений с ним.

Была в Петербурге у Стасюлевича, которому отдала свои воспоминания о Ге. На обратном пути заехала в Москву, а Миша проехал в Кочеты. В Москве съехалась с мама, с которой проехала в Ясную. Папа здоров, бодр, собирает мудрецов. Не читает газет уже с месяц. Долго ли протерпит? Оставила в Ясной Дорика и Наташу, так как в Кочетах сильная скарлатина, и 28-го через Горбовых приехала в Кочеты. Живем вчетвером: дядя Саша, Миша, Лева и я. Впрочем, еще доктор, который часто отсутствует. Здоровье Миши недурно, хотя и был один припадок в Ясной и один небольшой как-то приезжая из Головинки.

Вчера получено ужасное известие о том, что наша балтийская эскадра перестреляла английских рыболовов, несколько рыболовных судов пустила ко дну и все суда, встреченные ею, поранила (их было 40), приняв их за переодетую японскую эскадру. И все это в английских водах близ Гулля. Какова должна быть глупость, грубость, опьянелость тех животных, которые это сделали! И, разобравши свою ошибку, они не остановились, чтобы снасти тех утопающих, которых можно было еще спасти, а удрали! Англия грозит нам войной, — и понятно! Но понятно и то, что у нас выросли и воспитались люди, способные сделать такие поступки. Последние года у нас все стоит на подкупах с одной стороны и устрашения с другой. Как не выйти негодяям и трусам из подобной системы! У нас ни правил, ни законов, ни чести — ничего нет, — остается одна сила. Но, когда она не дисциплинирована и не подчинена тоже каким-нибудь законам, она сама себя уничтожает.

Сколько лет тому назад Герцен говорил, что стыдно быть русскому. Это чувствуется и теперь. Миша не хочет ехать за границу из-за этого чувства, хотя его иначе формулирует.