Пу И - Последний император

Велением Неба и дарованной нам Небом прекрасной судьбой поколение за поколением не оскудевает. Япония относится к Маньчжоу-Го как к самому близкому союзнику, любит, как своего родного сына. Ни днем, ни ночью мы не забываем благодарить за это, это постоянно вдохновляет нас, предостерегает от праздности и лени.

Наш народ полностью разделяет наши взгляды, преданно трудится и выполняет свой долг. Высшие и низшие слои общества взаимно помогают друг другу и живут в мире и согласии. С момента создания нашего государства вплоть до настоящего времени они неуклонно выполняют свой долг перед обществом, что заслуживает всяческого поощрения. Сейчас нужно напрячь всю волю, отдать свои жизни во имя священной войны в великой Восточной Азии.

Поддержать великое дело родительской державы, чтобы как можно полнее отблагодарить ее за искреннее расположение к нашей стране, упорно воспитывать преданность по отношению к государству, приложить все старания для воспитания чувства государственности, развивать принцип единства Всевышнего и людей и тем самым отблагодарить за указ о создании государства (Маньчжоу-Го).

По повелению императора".

В 1944 году становилось все более очевидным, что Япония проигрывает войну, и даже я понимал, что она скоро потерпит крах. Однажды ко мне прибежал Ёсиока и стал просить подать пример другим и сдать металл государству.

На этот раз Ёсиока обходился без своих излюбленных "э" и "хм": видимо, он был очень обеспокоен. А у меня не было ни малейшего самолюбия, и я сразу же отдал распоряжение собрать всю медную и железную утварь во дворце, в том числе даже медные дверные и оконные ручки, крючки и т. д., и передать все это Ёсиоке в поддержку священной войны союзной державы. Через несколько дней по своей собственной инициативе я передал через Ёсиоку в дар Квантунской армии множество украшений из платины и бриллиантов, изделий из серебра и т. д. Вскоре Ёсиока вернулся из штаба Квантунской армии и сказал, что там отдали в фонд помощи даже ковры. Я немедленно отдал распоряжение передать Ёсиоке все дворцовые ковры. Однако, приехав через некоторое время в штаб Квантунской армии, я увидел, что пол там по-прежнему устлан коврами. Не знаю, зачем понадобились Ёсиоке мои ковры. Разумеется, я не решился спросить его об этом. Затем по своей инициативе я отобрал несколько сотен комплектов одежды и передал через Ёсиоку Такаде — последнему командующему штаба Квантунской армии.

Мои поступки, широко разрекламированные газетами, давали удобную лазейку для японских чиновников, и они чинили разнузданные грабежи. Я слышал, что под нажимом со всех сторон школьники в своих домах собирали все, что только можно было пожертвовать в фонд помощи.

Позднее Ёсиока говорил Пу Цзе и мужьям моих сестер:

— Его величество император — самый высокий образец кровной родственной связи между японским и маньчжоугоским народами.

Однако "самый высокий образец" тоже кое в чем обманывал его. Например, мне было жалко отдавать всю платину в фонд помощи, и я сделал следующее: спрятал свои платиновые часы, купил дешевые и надел их на руку. Однажды умышленно при Ёсиоке я посмотрел на них и воскликнул:

— Опять отстали на минуту! Ёсиока удивленно спросил:

— Вы поменяли часы, ваше императорское величество? Это плохие часы…

— Да, поменял, — ответил я, — потому что те, которые я носил раньше, были платиновые и я их передал в дар.

В 1945 году, когда в результате продолжавшихся в течение 14 лет грабежей народ страдал от нищеты и голода, добавились еще новые поборы в виде налога на зерно и продовольствие, пожертвования в ответ за оказанные благодеяния и т. д., доведшие крестьян до того, что они молили о смерти. В это же время в целях оказания помощи японскому империализму объявили один грабительский сбор пожертвований, в результате которого было собрано и отправлено в Японию 180 тонн соли и 300 тонн риса.

Предполагалось, что на этот раз я сам возглавлю делегацию которая должна будет везти эти "подарки". Но на Японию уже стали производиться воздушные налеты, и я, боясь попасть под бомбежку, постарался отказаться от поездки под тем предлогом, что в создавшейся обстановке очень важно сохранить общественный порядок на севере страны, поэтому могу ли я в такой момент покинуть ее? Не знаю, как все это воспринял штаб Квантунской армии, но вскоре было решено направить вместо меня Чжан Цзиньхуэя. Ну а угрожало ли это его жизни, мне было совершенно безразлично.

Домашняя жизнь

Мне не разрешалось интересоваться политикой или просто выйти погулять; не разрешалось послать за министром, чтобы поговорить с ним. Поэтому, когда от Квантунской армии не поступал "электрический ток", мне совершенно нечего было делать. Я привык поздно ложиться и поздно вставать. Питался я ежедневно два раза: завтракал с 12 часов до часу и ужинал с 9 до 11 вечера, иногда даже в 12 часов. Днем я спал. В остальное же время ругался, гадал, принимал лекарства и испытывал страх.

Все это было взаимосвязано. Все яснее становились признаки неминуемого краха Японии, и я боялся, как бы японцы перед своим поражением не покончили со мной. Я стал внимательно следить за настроением японцев и заискивать перед ними. А в отношениях со своими домашними характер мой портился день ото дня. Я нередко устраивал скандалы и наказывал людей. У меня появилось множество предрассудков: ел только вегетарианское, читал молитвы, гадал, просил защиты у духов и Будды. При таком ненормальном состоянии духа и неспокойной жизни мое здоровье, которое и так было неважным, заметно ухудшилось.

Жестокость и подозрительность появились у меня еще в Запретном городе. В Тяньцзине они усилились еще больше. Именно там я установил для своих слуг следующие правила домашнего распорядка:

1) запрещаются любые безответственные беседы, дабы предотвратить установление тайных связей;

2) запрещается защищать и покрывать друг друга;

3) запрещается спекуляция, присвоение чужих денег и вещей;

4) следует немедленно докладывать о проступке любого из сослуживцев;

5) подданные высшего ранга должны наказывать низших подданных немедленно после обнаружения их вины. Ослабление власти ведет к увеличению преступлений.

Приехав на Северо-Восток, я принял от моих слуг клятву, гласившую: "Если я нарушу эти правила, пусть меня накажет Небо и поразит удар грома".

Я стал настолько жесток, что начал бить людей и даже прибегать к пыткам. Я мог приказать избить провинившегося любому человеку из моего окружения. Он должен был бить очень сильно, чтобы я не заподозрил его в сговоре с осужденным. Если же я сомневался в нем, он сам подвергался порке.