Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Получил твои письма с твоей дороги – они пришли позднее твоего от 12.VII, написанного в день прибытия домой, – и картина жизни Ани и Веры стала предо мною совершенно ясная. Благодари Веру за ее приписку. Чудится мне, что в жизни и той, и другой не прошло без драм, а может быть, и землетрясений, и на фоне этих прошлых промахов или страданий ныне оседают покой и примирение, вестники усталых чувств и приближающейся могилы. Как бы мне хотелось выслушать когда-либо подробный рассказ от одной из моих сестер о прожитой жизни, ее улыбках и трениях… хотелось, но с другой стороны, я сомневаюсь, возможно ли это, все ли будет рассказуемое, все ли я как брат могу воспринять с достаточным равновесием духа. И маленький восьмилетний мальчик с больным сердцем, чей грех несет он, какие муки и драмы, или промахи, или эгоизм отражает он своей короткой, как жизнь мотылька, жизнью? Или эта болезнь Веры, откуда она и зачем у дочери здоровых, в деревне проживших родителей, не отравленных ни воздухом городов, ни их кошмарной нервной жизнью? Все это проходит в моей голове, как тяжкие виденья, и, чувствуя себя не в силах ответить на них, я чувствую грусть, какое-то запуганное любопытство…

И судьба Каи приходит мне в голову, и судьбы Нади и Лили… Так ли это вышло, как думалось и мечталось, не слишком ли на весы их жизни переложено Судьбой горя и грусти, не слишком ли мало положено ласки и веселья. Мои бедные, бедные сестры! А может быть, думаю я дальше, и всюду так, как у них, и не удел русской женщины (да и всякой, пожалуй) пить полной грудью из чаши радостей и веселья.

Возвращаюсь от ужина, – от вкусных грибов, – пробегаю написанное и нахожу его слишком черным. Природа проще, справедливее и гуманнее; в ее целях и средствах всегда много милосердия и снисходительности…

У нас эти дни стоит холодная погода, идут дожди и пахнет осенью. Я люблю эту свежую погоду с холодным ветром и набегающим между туч сиянием солнца. Я много гуляю – благо, сейчас у нас затишье – и много думаю. Думаю о тебе, моя крошка-женка, которая принадлежит мне «и всеми помыслами и телом», думаю о нашем выводке, и на сердце моем тогда тепло и уютно; я поворачиваю голову на пережитое мною на войне, на все ее окружающее, на ее лицевую и обратную стороны, и тогда думы становятся сложными, запутанными и пугливыми, заключения подходят робко, и я, как старый богатырь земли русской, чувствую себя на роковом перепутье: «направо поедешь – сам погибнешь, налево поедешь – конь погибнет». Но налетит ветер, освежит мое лицо и спугнет, как стадо птиц, мои тревожные думы; я оглядываюсь вокруг: проглянул луч солнца, зеленей взглянула мне в глаза зеленая каемка лесов, поплыл, словно аэроплан, аист… Бог с ними, с думами! За всех не передумаешь и слез людских, слез грешного мира, не вытрешь; у меня есть моя маленькая женка, думающая обо мне, моя маленькая троица, и с меня довольно, если я сделаю их счастливыми по силе моей воли и разумения.

Кажется, писал тебе, что получил письмо от В. С. Яковлева, письма от Волнянского и Перонко. Второе письмо очень типично и интересно, по общему тону глубоко печально. Соберусь и отвечу им. Давай, родная детка, твою мордочку, глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй всех. А.

Дорогая моя женушка!

Нахожусь с поручением на отлете, почему ни тебе не могу писать за хлопотами, ни от тебя не получаю писем. Последнее твое письмо – от 17.VII, где ты пишешь о получении денег. На мой взгляд, у нашей невесты денег маловато… 215 руб., это рублей 12 в год процентов или 1 рубль в месяц, или 3 коп. в день… Дочка на свои деньги даже и булки не может купить в наше дорогое время.

У Григоровых, конечно, супружеского благополучия ожидать трудно, особенно теперь, в войну, когда все трещит кверх дном: государства, народы… что такое семьи по сравнению с этими группами… А у mad-e Григоровой есть и другие шансы на несчастье. 1) Как-то неожиданно для меня все сестры оказались несолидными, кроме, может быть, одной, которой муж оказался пьяницей… секрет женского и жениного сердца – оставаться при этом верной; 2) дебютировали они ошибочно – преждевременной связью, а затем торопливым формально выполненным обрядом. Первичные побуждения Алек[сандра] Мих[айловича] были чисто физические, другие может быть и прилепились потом, но вдогонку, по нужде. Теперь война, вынужденная жизнь врозь, когда только нравственные узы еще могут держаться, а другие… могут потухнуть, как огонь без дров. Сколько слышишь разных вещей, неожиданных, грандиозных по сложности и драматизму… даже Пенелопам начинает надоедать ожидание своих Одиссеев. Как-то я прочитал стихотворение (кажется, Гиппиус), которое коротко и запомнилось легко… может быть, перевру:

Не разлучайся, пока ты живНи ради горя, ни для игры.Любовь не стерпит, не отомстив,Любовь отнимет свои дары.Не разлучайся, пока живешь,Храни ревниво заветный круг.В разлуке вольной таится ложь,Любовь не знает земных разлук.

Стиль неважный, но мысль верная: чувству чуждо расставание, пространство губит всякое чувство и кроет его покровом забвения… Ах, если бы войну вскрыть по всем ее швам, по всем ее многосложным влияниям и отзвукам… что бы тогда открыли и какой конечный суд вынесли бы ее великому значению… Историки, как дети на берегу моря, бросаются на самые яркие камни, забывая про более скромные, про песок, про глину… я боюсь, что и о нашей войне они скажут свое слово, как дети, т. е. по более пышным и ярким канвам.

А Алек[сандра] Мих[айловича] – возвращусь к нему – жестоко жалко; он должен страдать особенно сильно. Ведь ему раньше всякий пустяк казался страшным ударом по самолюбию, часто он кричал прямо зря, что же он теперь чувствует и переживает, когда он в плену, о ходе войны знает из вражеских уст, когда он должен стоять в стороне от великих событий… а тут еще семейный обрыв или развал… это, действительно, тяжко.

Переставал писать, чтобы написать донесение. С полчаса тому назад прекратилась сильная стрельба и вынудила меня обратить на это внимание. Мы так привыкаем к этому грохоту, что некоторые из нас просыпаются, когда его нет.

Мой Пав[ел] Тимоф[еевич] должен будет вернуться обратно, так как начало занятий в В[оенной] академии откладывается на первое ноября. Во всяком случае, он побудет у папы, порасскажет ему то-сё, а он напишет тебе, да и мне из Петрограда понавезет новостей.

Где у тебя делась Таня, и почему об Осиповом Георгии она узнает только через неделю? На пикнике она была! Думаем с Осипом, что ты отпустила ее к своим в день твоего возвращения из поездки по сестрам. Получил Осип Георгия механически – принес писарь из канцелярии и получил его расписку. Он о получении сказал Игнату, а этот забыл… так и вышло. Выпали такие 2–3 дня, что я ездил на автомобиле и Осипа не было со мною, да и от нашей канцелярии я был далеко.