В борьбе с большевизмом - Павел Рафаилович Бермондт-Авалов
Часов около двух неожиданно раздался звонок и в переднюю вошли три вооруженных винтовками офицера, старший из которых заявил мне, что дружина, сформированная Долгоруким и записавшаяся в состав Северной армии, не желает сдаваться уже входящим в город войскам Петлюры и просит меня принять ее под мое начальство, вывести из города куда я хочу и что к этой дружине примкнула еще конная сотня (пешком) тоже формировавшаяся для Северной армии с тем же намерением не сдавать оружия. О других войсках имелось сведение, что они собрались у городского музея с намерением пробиться на Дон, но что во главе их нет начальства.
Что было делать, выбраться из города, уже со всех сторон занимаемого противником было нелегко, но при некоторой энергии я полагал все же еще возможно было пробиться и выйти к Днепру, к тому же мне казалось, что если противник увидит организованное войско, готовое вступить в бой, то он согласится пропустить без сопротивления и кровопролития все добровольческие дружины на Дон, т. к. задерживать их в Киеве у него никакого расчета быть не могло. Ввиду таких соображений, считая себя не в праве оставить на произвол судьбы обратившиеся за моей помощью части, я, взяв с собою данные мне на хранение Советом Обороны северо-западных губерний, в запечатанной наволочке как мне сказали 700 000 руб., приказал моему денщику Ивану привести мне на извозчике самые необходимые вещи и белье в гостиницу на Крещатике, сел на автомобиль и поехал в сопровождении офицеров, приехавших за мной и полковника Пантелеева на сборный пункт в помещение, занимаемое дружиной полковника Всеволожского.
Как только мы доехали до угла и повернули на Банковскую улицу, наш автомобиль начали обстреливать из домов и из-за домов, а когда мы выехали на середину улицы, то послышалось что-то вроде залпа, но, несмотря на близкое расстояние – ни одной пулей в нас обстреливавшие нас волшебные стрелки не попали. Не скажу, чтобы войдя в помещение дружины в гост. “Бояр” на Крещатике я вынес бы хорошее впечатление: большинство офицеров было без оружия и как будто совершенно не собиралось уходить, а тем более немедленно вступить в бой для того, чтобы пробиться через окружающее их кольцо неприятеля. Когда я скомандовал в ружье, то заметил, что во-первых, не было ни начальников, повторивших команду, и строивших свои взводы, не было и порядка и по-видимому дисциплины. Подошедший конный отряд, хотя и произвел на меня лучшее впечатление, но и он при моем приказании выслать авангард и цепочку долго мялся на месте и очевидно не знал, как исполнить это простое приказание, так что мне самому пришлось выслать дозорных и организовать движение по улице. Автомобиль, на который были погружены пулеметы, за нами не двинулся, и я его впоследствии и не видал. Уже не доходя думы, от дозоров донесся крик: “идут петлюровцы” – и все, что было впереди, бросилось назад и сбилось в одну кучу. Я приказал свернуть в переулок, рассчитывая избежать встречи и кровопролития и боковыми улицами вывести отряд к музею, где по сведениям собрались уже дружины Кирпичева и Святополк-Мирского. Не успели мы пройти и 30 шагов, как из-за думы послышалось несколько редких выстрелов, думается мне провокаторских – ни одна пуля близко не просвистела, но в моем отряде произошло замешательство. Около меня осталось не более 50 человек, уменьшавшихся при каждом повороте в следующую улицу и к приходу нашему к Софийскому Собору было лишь 30 человек, которых я благополучно и довел до Михайловского монастыря, в ограде которого все почувствовали себя почти в безопасности. Духовное начальство не блеснуло храбростью и выполнением своего долга – укрыть преследуемых. И настоятель Михайловского монастыря Никодим, и митрополит Одесский Платон и даже Преосвященный Нестор Камчатский, эти, как говорили, убежденные и твердые иерархи прибежали ко мне растерянные и вся их забота и разговоры клонились к тому, чтобы мы скорее ушли бы из монастыря и не навлекли бы на них ответственности, а куда пойдет эта кучка людей и не будет ли она расстреляна на первом же повороте на улицу – об этом никто из них не заботился. Положение создалось такое, что о том, чтобы пробиться силой нечего было и думать, вести переговоры о вооруженном выходе из города можно было бы, имея в руках силу, готовую постоять за себя, но не во главе тридцати человек, из которых половина готова была разбежаться при первом выстреле. Посланные к музею разведчики донесли, что собравшаяся там дружина дала себя окружить, что музей оцеплен и против него выставлены со всех сторон пулеметы. Тогда, подойдя к оставшимся офицерам, объяснив им положение и разъяснив, что при сложившихся обстоятельствах было бы безумием делать попытку пробиться, я предложил спрятать оружие и разойтись по одному, не возбуждая подозрение, по домам, при чем тем, у которых не было денег я роздал 1000 руб. бывших при мне.
Успокоившись в участи бывших до сего времени при мне офицеров, мы с моими действительно молодцами ординарцами перешли в обширную квартиру Настоятеля монастыря, но увидав, что и нашу малочисленную компании не приглашают и что мы и в малом числе неприятны для хозяина, перешли в келью пригласившего нас монаха, куда и перенесли мешок с деньгами «Северной Армии». Пока все это происходило, прошло порядочно времени и ординарец Марков успел съездить в немецкую комендатуру, куда в продолжение всего нашего странствования по улицам и монастырям он уговорил меня скрыться и сообщить о моем положении. Часов около восьми вечера мне доложили, что приехал немецкий офицер на автомобиле и предлагает меня увести к ним. Офицер попросил меня, чтобы я снял свою папаху и облачился бы в его шинель, но когда он к этому прибавил, чтобы я еще обезоружился, то на это я не согласился и предоставил ему ехать домой. Я со своими ординарцами разместился в монастырской довольно обширной и комфортабельной келье. Не успели мы попросить себе чаю, как нам сообщили, что в монастырь пришли квартирьеры 4-го артиллерийского полка и приступили к отводу полку квартир.
15 декабря. Ночь мы провели спокойно, я, улегшись на постели монаха отца Николая, Пантелеев на стуле, а оставшийся при мне офицер Павлоградского полка из дружины, которому, очевидно, некуда было деваться, – на диване. Поздно вечером приехал ко мне Щербачев, и сообщил, что все мои вещи, которые я приказал через ординарца корнета Леницкого моему вестовому Ивану
