Владимир Ильин - Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта

Получив приказ о расстреле гитлеровского агента, Евсеев ушел от меня. Я занялся текущими делами в отряде. Надо было назначить на посты партизан, проверить, печатаются ли на машинке нашим работником штаба Красинским Виктором листовки с сообщениями от Совинформбюро, и другими делами.

Недалеко от меня была та самая кухня, куда ушла работать Шура Пляц. Неожиданно я увидел, как у костра, где варился партизанский суп, появилась знакомая мне фигура француза, которого должен был расстрелять Евсеев. Вместе с ним шел один из наших партизан с карабином на плече. Они оба несли на длинной палке бачок для воды. Шли они в сторону озера, видимо, за водой. Я удивился, что Евсеев медлит с расстрелом этого француза. Но прошло минут пятнадцать, и вдруг прогремел выстрел. От неожиданности я даже вздрогнул и, вскочив на ноги, схватил свой автомат и бросился в ту сторону. «Уж не случилась ли беда? — подумал я. — Не убил ли этот француз того партизана, с которым они шли к берегу озера?»

Продираясь по кустарнику к тому месту, откуда был слышен выстрел, я неожиданно в кустах натолкнулся на распростертое на земле тело француза и рядом стоящего нашего партизана, который, увидев меня, доложил:

— Товарищ комиссар! Ваше приказание выполнено. Фашистский разведчик убит.

— Фу ты, — вырвалось у меня. — А я уж думал, не случилось ли с тобой несчастье, Сергей, — сказал я ему.

— Ну что вы, товарищ комиссар, тут все было продумано.

— Ладно, а теперь возьмите лопату и закопайте его в могилу.

— Все будет сделано, товарищ комиссар.

Я понял этого партизана. Ему было трудно убить человека, хотя он и был фашист. Если бы это было в бою, тогда другое дело, но смотреть в глаза человека и стрелять в него он не мог. Поэтому он стрелял в спину, чтобы не видеть глаза этого фашиста.

Во второй половине дня из штаба бригады вернулся наш командир Агапоненко. Посмотрев на него и увидев очень мрачное и как-то осунувшееся лицо, я понял, что он приехал из штаба с тяжелыми вестями. Соскочив с седла и подойдя ко мне, Николай сказал:

— Ну, комиссар, тяжелые у нас наступили дни. Началась большая карательная экспедиция гитлеровцев против нас. Со всех сторон нас начали сжимать в большое кольцо немецкие каратели. Идут на нас с танками, с самоходными орудиями, с артиллерией и минометами.

Брошено против нас, по данным разведки, большое количество самолетов и другой военной техники. Одним словом, еще такого никогда не было. И нужно же было отозвать за линию фронта нашего комбрига… А Игнатович Федор — это не комбриг, он ничего не может, решить самостоятельно. Мы, командиры отрядов, предлагали ему сделать тщательную разведку и вырваться из этого кольца блокады, как много раз нам уже удавалось делать раньше, когда командовал нами Гудков Николай Петрович. И надо это было делать сейчас, пока кольцо окружения очень большое и еще можно прорваться через него, а потом уже будет поздно. Но Игнатович и слушать не хочет, твердит только одно: «Есть приказ Леонова Василия Сергеевича, которого назначили командующим нашей партизанской зоны. В нем сказано, чтобы все бригады, входящие в эту зону, в том числе и наша, с боями отходили на запад в сторону Лепельских болот, которые тянутся на многие километры вдоль реки Березины, и там заняли оборону».

Мы ему доказывали, что у нас нет боеприпасов. Того, что у нас имеется в запасе, нам хватит только на час боя. Но разве Игнатовичу докажешь? Комбригу Леонову хорошо, у него полно пулеметов, присланных из-за линии фронта. У него большое количество боеприпасов, а у нас кот наплакал. Ну, хорошо, займем оборону в Лепельских болотах, а чем там питаться, болотной травой, что ли? Надо было и об этом думать.

— Да, — сказал я, — положение очень тяжелое. В крайнем случае, мы можем продержаться с нашими запасами недели две, от силы три, а потом что? Что же будем делать, командир?

— Придется выполнять приказ, — сокрушенно ответил Агапоненко.

— Когда же нужно будет выступать, чтобы не оказаться здесь, как в мешке? — спросил я.

— Завтра утром. А сегодня надо все лишнее из нашего имущества закопать в этом лесу.

Мы построили отряд и приказали партизанам приготовиться утром к длительному походу. А сами вдвоем с Николаем выкопали в песчаной почве глубокую яму и спрятали туда пишущие машинки, велосипед, зимнюю одежду и чемоданы с личными вещами и другим имуществом. Тщательно все замаскировали и положили несколько камней.

Рано утром высланные на восточную сторону озера Селява разведчики доложили нам, что хотя в Колоднице еще немцев нет, но леоновские разведчики их предупредили, что в Черее уже немцы, которые двигаются большой колонной в сторону озера.

— Пора уходить, — заявил Агапоненко.

Подняв по тревоге отряд, мы двинулись колонной на запад. Впереди нас уже двигались обозы партизан других наших отрядов. Следом за нами стали уходить и местные жители деревень нашей зоны.

В эти дни происходил медленный отход партизан в сторону болот и лесов, которые протянулись на многие километры вдоль реки Березины. Временами на восточной стороне были слышны одиночные выстрелы из винтовок, пулеметные очереди и взрывы снарядов и мин. Это вступали в бой партизанские группы, прикрывающие наш отход. Мы уходили по лесным массивам, которые часто встречались на нашем пути. Нередко над нашими головами пролетала «рама» — немецкий разведывательный самолет и корректировщик, который все время наблюдал за нашим отходом. У немцев, видимо, было не так много сил, чтобы нас расчленить на мелкие группы и уничтожить по частям. В этот период вполне можно было прорвать это сжимающее нас кольцо блокады и вырваться из него. Но мы ничего не предпринимали и, «огрызаясь», отходили на запад, между Холопеничами и Краснолуками. Не зная истинных целей и назначения нашего отхода на запад, в сторону реки Березины, мы с Николаем все же думали, что комбриг Леонов наконец примет какое-нибудь решение, и мы сумеем вырваться из сжимающего нас кольца блокады. Но наше отступление продолжалось. Мы уже пересекли большак Лепель — Борисов и вступили в леса, которые вплотную примыкают к Березинским болотам.

Такое отступление длилось несколько дней. Пушку, которую мы когда-то сняли с нашего подбитого танка и поставили на деревянные колеса и самодельный лафет, нам пришлось закопать в лесу, так как снарядов к ней у нас уже не было. Скудные запасы продовольствия, которые мы захватили из Колодниц, стали постепенно истощаться. Мы решили забить последнюю корову, которая брела следом за нашей единственной повозкой в обозе. На этой повозке мы везли небольшие запасы боеприпасов и противотанковые ружья. Теперь из всех запасов продовольствия у нас остался неприкосновенный запас копченых колбас, которые мы заготовили еще осенью прошлого года, когда стояли в деревне Толпино, и который был у каждого партизана в его вещевом мешке. Была еще лошадь, которую также можно было использовать на питание. Наконец, была верховая лошадь командира отряда, та самая кобылица, с которой ни на минуту не расставался наш командир отряда Агапоненко. Он очень любил животных, однажды где-то достал огромную немецкую овчарку, которая сейчас тоже была с нами. Я не знаю, чем кормил ее Николай, но так же, как и с кобылицей, он не расставался и со своим Джульбарсом.