Сара Бернар - Моя двойная жизнь

Внезапно мохнатая лапа Генри схватила меня за руку и потащила за собой. Раз десять на пути к лестнице я могла бы сломать себе шею, он подтолкнул меня, и, кубарем скатившись по ступенькам бассейна, я очутилась на спине кита, который как будто еще дышал… Бедное животное слегка покачивалось на воде, накатывавшей на него с тихим плеском. Кит был покрыт корочкой льда, и два раза я растянулась на его спине. Теперь мне смешно, но тогда я была в ярости.

Между тем вокруг раздавались призывы вырвать у несчастного узника ус, один из тех, что используют в женских корсетах. Меня охватило беспокойство. Я боялась причинить лишние страдания бедному гиганту, по спине которого мы втроем — Генри, маленькая мисс Гордон и я — катались уже десять минут! Наконец я решилась, вырвала у кита короткий ус и поднялась по лестнице со своим печальным трофеем. Меня тут же обступили со всех сторон и принялись пожимать мне руки.

Я нервничала и сердилась на Генри Смита. Мне не хотелось снова садиться в карету Гордона, и я решила спрятать свое дурное настроение в глубине одного из сопровождавших нас мрачных ландо, но маленькая мисс Гордон спросила: «Почему?», и ее улыбка вмиг растопила мой гнев.

— Не хотите ли править экипажем? — сказал мне ее отец.

— О да, с удовольствием!

Заслышав это, Жарретт принялся спускаться с предельной скоростью, на какую был способен.

— Если вы будете править, я лучше сойду, — сказал он и пересел в другую карету.

Я решительно уселась на место Гордона и взяла в руки поводья, но не проделали мы и ста метров, как лошадей занесло на тротуар и наша карета въехала в аптеку на набережной. Если бы не быстрые и энергичные действия господина Гордона, мы все бы погибли.

Вернувшись в отель, я пролежала в постели до начала представления.

Вечером мы играли «Эрнани». Зал был полон. Места продавались с аукциона, и стоимость их достигла внушительных размеров. Мы дали в Бостоне пятнадцать представлений, и средний сбор с каждого составил девятнадцать тысяч франков.

Я уезжала из Бостона с сожалением. Я провела в этом городе две чудесные недели, с удовольствием общаясь с его жительницами, которые, будучи пуританками до мозга костей, начисто лишены фанатизма и нетерпимости. Больше всего меня поразили гармоничность их жестов и мелодичность голосов.

Воспитанная в самых строгих и суровых правилах, бостонская порода представляется мне наиболее благородной и таинственной из всех американских пород. Женщины составляют здесь большинство, и многие из них остаются старыми девами. Они употребляют все свои жизненные силы, не нашедшие выхода в любви и материнстве, на то, чтобы укреплять и поддерживать красоту своего тела с помощью спортивных упражнений, которые не наносят ущерба их грации. Они предаются также интеллектуальным занятиям и от всей души обожают музыку, театр, литературу, живопись и поэзию. Бостонские женщины целомудренны и сдержанны, они всё понимают, всё знают, смеются негромко и говорят вполголоса. Они столь же далеки от латинской расы, как северный полюс от южного, но это интересные, прелестные и пленительные женщины.

Итак, я покидала Бостон с тяжелым сердцем. Мой путь лежал в Нью-Хейвен. Прибыв в нью-хейвенский отель, я столкнулась там, к своему великому изумлению, с Генри Смитом, хозяином кита.

— О Господи! — вскричала я, падая в кресло. — Что еще нужно от меня этому человеку?

Ответ не замедлил последовать. Заслышав адский грохот барабанов, труб и, кажется, кастрюль, я бросилась к окну и увидела карету необъятных размеров, окруженную группой негров. На карете красовалась чудовищная пестрая афиша, изображавшая мой поединок с китом, а точнее, тот миг, когда я вырываю у него ус. За ней следовали люди с плакатами на груди и спине, на которых значилось следующее: «Спешите видеть огромного кашалота, убитого Сарой Бернар, которая вырвала у него усы для своих корсетов, сшитых госпожой Лили Ноэ. Ее адрес…» и т. д.

На других плакатах можно было прочесть: «Кит чувствует себя не хуже, чем при жизни! У него в желудке — на пятьсот долларов соли! Каждый день под ним меняют лед на сумму в сто долларов!»

Я побелела и, стуча зубами от ярости, не могла вымолвить ни слова.

Когда Генри Смит приблизился ко мне, я дала ему пощечину и убежала в свою комнату, где разрыдалась от усталости и отвращения.

Я решила тотчас же вернуться в Европу, но Жарретт указал мне на контракт. Я требовала запретить гнусное зрелище, и мне пообещали это, чтобы успокоить, но все осталось по-прежнему. Два дня спустя, когда я приехала в Хартфорд, кит был уже тут как тут: он совершал турне по тому же маршруту. В него сыпали все больше соли, подкладывали под него все больше льда. И он шел за мной по пятам, преследуя меня даже во сне. Каждый раз, приезжая в новый город, я затевала против Смита судебное дело. В любом другом государстве суд был бы на моей стороне, но в этой стране были свои законы.

По прибытии в очередной отель я неизменно находила у себя в номере огромный букет с гнусной визитной карточкой вездесущего судовладельца. Я швыряла цветы на пол и топтала их ногами, несмотря на всю свою любовь к цветам.

Жарретт встретился с этим человеком и попросил его не присылать мне больше цветов. Но это не помогло: Смит мстил мне за пощечину.

К тому же он не мог взять в толк, отчего я рассердилась. Он делал бешеные деньги и даже предложил мне часть процентов от прибыли. Ах, с каким удовольствием я убила бы ненавистного Смита, который отравил мне жизнь! Во всех городах я видела одно и то же. Я выходила из отеля с закрытыми глазами только тогда, когда нужно было ехать в театр. Заслышав звуки труб, я подпрыгивала и менялась в лице. Я чуть было не заболела. Даже ночью мне снился один и тот же бесконечный кошмар.

Наконец я покинула Хартфорд, предварительно посетив большой завод, на котором делают знаменитые кольты.

Я купила там два пистолета.

Жарретт поклялся, что ноги Генри Смита не будет в Монреале, сославшись на его внезапную болезнь. Подозреваю, что мой импресарио подсунул ему какое-то сильнодействующее слабительное: в пути этот суровый джентльмен то и дело покатывался со смеху. Я не знала, как его благодарить за то, что он наконец-то избавил меня от моего мучителя.

17

И вот наконец-то мы — в Монреале.

Очень давно, с раннего детства, я мечтала о Канаде.

Я слышала то и дело, как мой крестный с негодованием сетовал на Францию, уступившую эту территорию Англии. Я слушала, не очень-то понимая, о чем идет речь, как он перечисляет преимущества Канады: денежные выгоды, бесценные богатства, скрытые в ее недрах, и т. д. И эта далекая страна стала для меня желанной землей.