Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Стихи корявые (даже в представлениях того времени), но лучшие умы «дней Александровых прекрасного начала» их переписывали и цитировали с восторгом. Державин хотел ответить, но ему хватило мудрости не ронять себя. Жихарев уверяет, что эти стихи накропал Николай Кондратьев — секретарь отставного калужского губернатора, весельчака Лопухина. Уж конечно, у него нашлись основания ненавидеть «следователя жестокосердого».

Кто-то заступился за Державина, написал от его имени ответные стихи:

Не в моей, друзья, то воле,Что свободен стал от дел.Не министр теперь я боле,Знать, такой мне в том удел,Что мне нужды издеваться,Дрязги, вздор пустой болтать?Я умею сам смеяться,Только стоит лишь начать…

Но побеждали недруги: они голосили громче. Молодость, взахлёб уверенная в своей правоте, всегда жестока по отношению к отжившему. Даже прозвание «певец Фелицы» — некогда почётное — теперь означало «старый царедворец и льстец», не более. Повержен неистовый консерватор! Значит, теперь он ответит за всё.

Ростопчин писал в те дни Цицианову: «Державин сочинил прекрасные философические стихи, уподобляя жизнь дежурству, и видно, что прямо из генерал-прокурорского дома влез опять на Парнас. Опасно, чтоб там не прибил Аполлона и не обругал Муз».

Из множества эпиграмм на постаревшего льва (басня Крылова навеяна как раз «свержением» Державина) выделялась одна:

Когда тебе весы Фемида поручала,Заплакала она, как будто предвещала,Что верности вовек другим в них не видать:Ты все их искривил, стараясь поправлять.

Этот упрёк не лишён здравого смысла, да и риторика изящна. Что и говорить, старания и благие намерения Державина в значительной степени оказались напрасными. Раздражение императора и быстрая отставка — вот неоспоримый результат его министерской карьеры. Обвинять в провалах недругов, кивать на неопытность и двуличие государя суть малодушие. Державин не сумел сработаться с хозяином земли Русской — а это самый настоящий провал. Но не забудем: многие его начинания закрепились в практике министерства и оказались благотворными.

ОТСТАВНОЙ ПОЭТ

Державин в отставке не чувствовал себя обессиленным стариком, он ещё способен трудиться от зари до зари. Но чем становиться третьестепенным политиком — уж лучше полностью посвятить себя литературе, просвещению, искусствам. И — ожидать реванша! В стихах у него получались убедительные «похвалы сельской жизни», но как нелегко примириться с крушением политических планов… Будучи министром, в минуты отдыха Державин вчитался в Макиавелли — и душа отторгла этого политического мыслителя:

Царей насмешник иль учительВеликих иль постыдных дел!Душ слабых, мелких обольститель,Поди от нас, Махиавель!Не надо нам твоих замашек,Обманов тонких, хитростей…

В размышлениях Макиавелли Державин узрел идеологию своих гонителей — тех, кто не ценит в политике честность и верность… В отставке он дополнил стихи прозаическими набросками: «Не слушайте Махиавеля! Он бы вам сказал, что мнение честности может быть средством к достижению; но что самая честность есть препятство; что не можно удовлетвориться в людях иначе как наведши на них ужас. Да погибнет тысяча друзей, лишь бы только один враг умер. <…> Его политика не иное что как Злоба, приведённая в Систему». Своих неприятелей отставник считал и врагами добродетели. Да, он разочаровался в политике, и всё-таки она его манила. А о реванше Державин мечтал всё горячее.

Нередко Державин совершал попытки стихами вернуть доверие императора. К простой лести Александр привык, знал ей цену. Громоподобными одами его не растрогать. Екатерину в своё время пленила игривая, остроумная «Фелица». Державин решил «поиграть» с амурной темой:

Блещет Аттика женами,Всех Аспазия милей:Чёрными очей огнями,Грудью пенною своей.Удивляючи Афины,Превосходит всех собой;Взоры орли, души львиныЖжёт, как солнце, красотой.

Резвятся вокруг утехи,Улыбается любовь,Неги, радости и смехиПлетеницы из цветовНа героев налагаютИ влекут сердца к ней в плен;Мудрецы по ней вздыхают,И Перикл в неё влюблен.

Прозрачный намёк на открытый роман женатого императора с замужней дамой Марией Антоновной Нарышкиной.

Нарышкиной, пожалуй, могло не понравиться сравнение с древнегреческой гетерой. Но Александр в этой истории предстал в шлеме Перикла — и это не могло ему не польстить.

Нарышкина всех покоряла красотой и обаянием. «Разиня рот, стоял я перед её ложей и преглупым образом дивился её красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех», — писал Вигель, эстет, решительно равнодушный к женскому полу. Что уж говорить о Державине! Он сразу разглядел и разгадал красавицу, с которой государь встречался демонстративно, не обращая внимания на богатое прошлое этой молодой женщины. Кто только не волочился за супругой покладистого и добродушного князя Дмитрия Львовича Нарышкина. Для юного великого князя Александра она сразу стала идеалом женственности. Но в те времена он не мог соперничать с Платоном Зубовым. В Петербурге царили свободные нравы, и фаворит императрицы имел право на любую фаворитку… Дмитрию Львовичу оставалось наслаждаться роговой музыкой, к которой он питал пристрастие. Рога можно было бы изобразить и на его гербе.

(В 1836 году друзья Пушкина получат пасквиль на поэта, в котором кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена.)

Для Державина Нарышкина стала очередным идеалом игривой женственности. Правда, в отличие от Перикла, Александр Павлович не порвал отношений с законной женой. Просто у царствующей четы перегорела юношеская любовь — и они перешли к свободным отношениям.

Любимые поэты Державина воспевали покой помещичьей сельской жизни. Теперь и он завершил суетное поприще политического деятеля.

Он мог поселиться в любой губернии Российской империи, но выбрал северный край, откуда «есть пошла русская земля», где правил когда-то князь Рюрик, где бунтовал Вадим Новгородский, где совсем ещё недавно горевал под надзором опальный Суворов. Суворова Державин не забывал, то и дело упоминал его в разговорах и стихах. Русь не с Петра Великого началась. И даже не с Ивана Великого. Славянские древности увлекали поэта: Державин воображал походы древних варягов во франкские края, писал о величии славянства, сетовал, что потомки забыли о подвигах далёких пращуров. И взял за правило каждое лето проводить на Новгородской земле, в гостях у Рюрика и Гостомысла. Когда Екатерина Великая соизволила написать историческую драму из жизни Рюрика — Державин оживился. В примечании к оде «На победы в Италии» (1799) он заявил: «По истории известно, что Рюрик завоевал Нант, Бурдо, Тур, Лимузен, Орлеан и по Сене был под Парижем…» Будоражили воображение и славянские корни германских земель…