Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Николаевич Моисеев
Я и люди, которые меня окружали, прекрасно осознавали и недостатки нашей системы, и недостатки, свойственные русскому человеку, и остро переживали их – это было наше горе! Мы все время обсуждали наши беды и искали пути выхода из системного кризиса, содержание которого хорошо понимали. Но одновременно мы понимали, что наш народ достоин всяческого уважения. И объективно достоин симпатии и участия.
Мы обитаем в самой неуютной и суровой части планеты – на севере Евразии. Даже в Канаде самый северный город расположен на широте Курска. У нас же вся страна лежит в более суровой части планеты. В нашей стране вегетационный период минимум на сто дней короче, чем, например, во Франции. Тем не менее мы смогли не только выжить на этой суровой земле, но и создать великую культуру, великую науку, сделаться одной из ведущих держав мира. И не надо забывать, что мы были всегда окружены ненавистью: прочтите книгу того же маркиза де Кюстина, послушайте, что говорит Бжезинский, вспомните о бесконечных нашествиях и с Востока, и с Запада!
Да, мы – европейцы, но всегда были альтернативой Западной Европе. Иначе и быть не могло! У нас не могла развиться этика протестантизма и западный индивидуализм. С ними мы просто бы не выжили в наших климатических условиях. И сейчас не выживем! Коллективизм, или, как мы говорим, соборность, был необходим. Как и многое другое, что отличает русского человека от западного европейца.
Мне, вероятно, не повезло: в той стопе самиздатовской макулатуры, которую мне принесли, я не нашел ни одного доброго слова о нашем народе, о нашей стране. А ведь писали-то ее граждане этой страны. Я не могу себе представить, чтобы какой-либо гражданин Франции написал о своей стране и своем народе что-либо подобное тому, что мне довелось тогда читать о России и русских.
Разумеется, говоря о макулатуре, я отнюдь не имею в виду сочинения А. И. Солженицына, В. Максимова и иных писателей того же масштаба, покинувших страну не по своей воле.
Так вот, случилось так, что именно «кухонная», а не работающая интеллигенция, которой наша держава и была обязана своим техническим могуществом и у которой была своя достаточно конструктивная позиция, сделалась идеологом перестроечного и особенно постперестроечного процессов. Почему это произошло? Почему идеология диссидентской кухни проникла на государственный уровень? Об этом я могу только гадать.
Я довольно давно был знаком с М. С. Горбачевым, еще со времен его работы на Ставрополье, где ВЦ АН СССР в 1970-х годах помогал тамошним специалистам создавать некую информационную систему. К тому времени я был знаком уже со многими секретарями обкомов, и Михаил Сергеевич выделялся среди них – он был более демократичным и, самое главное, умел слушать и вникать в аргументацию других людей. Я был искренне рад, когда его избрали генсеком, и связывал с его деятельностью много надежд.
Но первое, что я с грустью увидел, это отсутствие большого стратегического замысла и случайные действия вроде антиалкогольной кампании. Но больше всего меня насторожило его увлечение «гласностью». Гласность, конечно, необходима. Но не гласность сама по себе: она – следствие особенностей системы, а не ее причина. Необходима коренная перестройка «системы одного завода», о чем я и писал Горбачеву в 1986 году. Вот на этой гласности и выплыла диссидентствующая интеллигентщина, причем отнюдь не ее наиболее достойные представители. Появились многочисленные «прорабы перестройки». Гипертрофированная гласность оказалась источником национальной розни и разобщения нации.
Что греха таить, волна перестройки захватила весьма широкие круг интеллигенции. Возникла даже некая «горбачевская эйфория». Даже автор данной работы однажды написал статью «перестроечного типа». В чем и винюсь! И стыжусь одновременно.
Но эта перестроечная эйфория в среде интеллигенции длилась очень недолго: очень скоро мы убедились в том, что она не развязала системного кризиса. Цели развития страны, государства по-прежнему оказались не очерченными. Никто не мог понять, куда и зачем мы идем. Номенклатура продолжала хозяйствовать, преимущественно в своих интересах, потихонечку прибирая к рукам тем или иным способом общенародную собственность. Страна продолжала нищать и голодать, никаких сдвигов в области научно-технического прогресса не было заметно.
Страна зримо продолжала сдавать свои позиции и слабеть. Правительство явно теряло рычаги управления. Страна явно шла к тому, что нас больше всего волновало на протяжении последних двух десятилетий и о чем я уже писал: мы уже проиграли «холодную войну», и нас ожидали революционные потрясения, которые страна выдержать не сможет. И наша система рухнет. Не перестроится, а просто рухнет: катастрофа распада страны неминуема. В кругах инженерной интеллигенции много говорилось о том, как предотвратить неминуемую катастрофу.
Мы стали это вполне отчетливо понимать и говорить о возможной катастрофе в начале 1991 года. Но, честно говоря, мы не думали, что процесс пойдет столь стремительно и что правительство окажется столь беспомощным. Я надеялся, что у нас есть в запасе еще года два-три и, даст Бог, мы сумеем справиться с надвигающейся агонией, так как видел здоровые силы в обществе, да и результаты референдума, казалось, обнадеживали: народ проголосовал против распада Союза!
В одном отношении мы оказались абсолютно точны: причиной катастрофы стала номенклатура, сама система партийной власти, которая воспользовалась ситуацией ослабления государства для устройства своих собственных дел, а красивые слова и обоснование всяческих мерзостей, творимых с нашим народом и нашей страной, взяла на себя «кухонная интеллигентщина».
Системный кризис дошел до своего логического конца – сама система рухнула. Возникла новая система со своими проблемами.
Интеллигенция в постперестроечный период
Новая система, возникшая на усеченной части Великого Государства и начавшая называться – на мой взгляд, по недоразумению – Россией (именно по недоразумению, ибо 25 миллионов русских, т. е. целая большая страна, населенная русскими, оказались за ее границами), сразу же погрузилась в условия системного кризиса. Но прежде чем это объяснять, я должен напомнить некоторые факты.
Диссидентское движение благополучно кончилось с началом горбачевской перестройки. Была утверждена так необходимая диссидентам гласность. Значительная часть «кухонной интеллигентщины» отчалила «за бугор», где стала писать пасквили о русском народе и нашей стране, другая значительная ее доля вошла во власть, и многие из нее вместе с частью номенклатуры превратились в «новых русских», обретя непонятным мне образом значительные капиталы, а то небольшое количество достойных людей, которые входили в диссидентское движение, слилось с остальной интеллигенцией, разделив ее печальную участь.
Итак, определенная часть интеллигентщины «вошла во власть». Я их иногда называю «гайдарообразными». Приход во власть подобной группы людей – страшное несчастье для нашей страны. Как правило, это не очень образованные люди, но с непомерными амбициями и еще большими аппетитами. И самое страшное
