Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Сюда же относится ужас перед десятичной системой при каждой непрофанной записи. Такие слова, как сантиметр, километр, килограмм, в художественной словесности звучат для меня так, как для левита — шум железных орудий при постройке храма. Стараясь их избежать, возвращаешься к наглядным мерам: стопа, локоть, длина, взмах, бросок камня, час пути — суть естественные величины.
То же самое можно сказать обо всех модных понятиях и окрашенных временем оборотах, на чьи сокровища особенно посягают политика, техника и сфера общественных отношений. Это непрочные языковые связи, и мера выражаемого ими интеллекта зависит от меры его подчиненности им. Сюда относятся и сокращения: подобных оборотов следует либо избегать, либо приводить в оригинале, тогда их будут писать полностью.
Ривароль. Начал переводить «Мысли и максимы». Возможно, наш язык только сегодня достигает той степени плавкости, которая позволяет отлить его в подходящие для нее формы. Правда, это предполагает потерю потенциальной энергии.
Вновь восхитило: «Un livre qu’on soutient est un livre qui tombe».[322] Совершенство этого высказывания зиждется на согласованности, на абсолютном совпадении его физического и духовного свойства. В таком равновесии — признак безупречной прозы вообще.
Нынче смерть подошла так близко, что ее принимают в расчет даже при мизерных проблемах: например, пломбировать зуб или нет.
Возвращаюсь к Царствам. Третья глава четвертой книги позволяет увидеть все ужасающее великолепие магического мира. Царя Моавитского перед стенами его города осаждают объединившиеся против него цари. В своей беде он взял с собою семьсот человек, владеющих мечом, дабы пробиться к царю Едомскому, на манер азиатов, как их подробно описывает Ксенофонт. После того как это предприятие провалилось, он собственной рукой возносит своего первородного сына на городскую стену для всесожжения. Такого ужасного заклятья не в силах вынести ни одна сверхвласть. Оно бросает на весы даже заступничество Иеговы: «Это произвело большое негодование в Израильтянах, и они отступили от него и возвратились в свою землю».
Иногда меня, как в плену, держит неслыханная реальность этих событий; насколько же они реальней, чем теория Дарвина или модель атома, предложенная Бором! Но, может быть, именно в этой ирреальности, в абсолютной фантастичности, в позднеготической духовности нашего мира и заключается его действительная заслуга?
Кирххорст, 13 марта 1945
Илия. Елисей. Чудеса, сотворяемые этими Божьими мужами, — модели, полые формы чудес христианских. То, что здесь еще магия, там — харизма. Чудодейственная сила служит и злу; она отдает детей на растерзание медведям или насылает проказу на чело неверного раба.
Но сходство все же очевидно; поэтому и среди учеников есть такие, кто видит во Христе возвратившегося Илию. Различие улавливает Петр: «Ты — Сын Божий».
В Новом Завете есть места, где харизматическое чудо не полностью отделяется от полой формы магического; с этим связан эпизод о монете, найденной в глотке рыбы.
Кирххорст, 14 марта 1945
День рождения Перпетуи. Одновременно прибыли новые беженцы; дом все больше и больше походит на спасательное судно среди тонущих кораблей. Перпетуя прекрасно справляется с этим наплывом — кажется, средства притекают к ней в той же мере, в какой она их раздает. Еще и остается, по этому признаку я определяю истинное отношение к изобилию, к плодородию.
Обширная корреспонденция. Фридрих Георг успокаивает меня своим обычным бодрящим письмом, в котором, однако, подтверждает, что Юберлинген подвергся бомбардировке. Во время этой напасти он был в гостях у философа Циглера. В его описании я узнаю характерные для него черты. «Убиты люди и разрушены дома. Воздух далеко вокруг пропитался запахом туи, кипарисов, елок и других хвойных деревьев, ветви и листья которых размолоты и раздавлены».
Из Лайснига тоже извещали, что от брата Физикуса было письмо; еще один камень свалился у меня с сердца.
Розенкранц, щедро снабжающий меня литературой, прислал мне рукопись из наследия Георга Тракля, и я хочу переслать ее Фридриху Георгу. Ничего нового я там не нашел, ибо лирика Тракля похожа на вращение сновидческого калейдоскопа, за матовым стеклом при лунном свете повторяющего монотонные конфигурации немногочисленных, но все же настоящих камней.
Кирххорст, 15 марта 1945
После полудня еду в Бургдорф, к зубному врачу. Мой диагноз кажется не таким уж неблагоприятным.
Великолепная весенняя погода; в лесу у Байнхорна я как всегда думал об Эрнстеле и о том, что цветов, растущих на земных лугах, он больше не увидит. Его смерть привносит новое знание в мою жизнь: знание о ране, которая не заживает.
В такие весенние дни тысячи краснокрылых афодий роями прочерчивают ласковый воздух. Покровы крыльев пока еще блестящие, красно-лакированные, а не грязно-ржавые, как в последующие месяцы. И нынешним днем я видел, как они легионами проносились по воздуху и несчетно, уже раздавленные или спрессованные колесами, устилали шоссе. Такое массовое явление в доселе неоживленном пространстве всегда настраивает на раздумье, побуждая к вопросу о праобразе, с неслыханной силой вещающем о себе в этих мириадах. Зрелище напоминает красную завесу, красное облако вокруг незримого полюса. К нему было обращено любопытство Эрнстеля, когда он говорил мне на этих полях, что ждет не дождется грядущей смерти как некоего мистического празднества.
Впрочем, в каждом зачатии присутствует праобраз. Пресуществление, расцветающее из плоти. Новалис:
Неведомо им,Что именно тыОвеваешь персиПрелестной девыИ полнишь блаженством лоно.
Все то время, что я был в пути, над местностью кружили самолеты и, серебряно поблескивая, удалялись с грохотом титанических боевых колесниц. Но весна оживала во мне с такою силой, что и от этого становилось весело. Повсюду мощное проявление жизни.
В зале ожидания читал Киплинга, чей поздний дендизм сочетается с прекрасным знанием всего, что в морали, а также в аморальности необходимо для господства. Хороший сплав: от германских предков — всеобъемлющее, подчиняющее себе пространства сознание власти, от романских — чувство формы и социальных установлений и, возможно, впитанная с кровью кельтских аборигенов метафизическая приправа, некое подобие second sight,[323] провидящего тайны мира с его народами, архипелагами и ландшафтами.
Среди германских племен наименее удачно смешались немцы, по крайней мере в отношении общей формы, но при этом вероятность, что в тигеле под шлаком отыщется какой-нибудь крупный бриллиант или Кохинур, у них больше.
На обратном пути зашел в садоводство. Пламенное сердце, один из моих любимых цветов, прорвало уже возделанную землю грядок; на зубчиках нежнейших нефритовых тонов высверкивались красноватые, как яспис, острия. Сила, земной дух, таких композиций завораживает, она необычайна. Они — органы плодоношения нашей доброй матушки, древней Земли, все еще самой молодой из женушек, облаченных в красные юбки, поистине достойной того, чтобы в завершение этого великого зрелища мы обручились с ней всей своею плотью.
Вечером, пока делал записи, сильнейший налет на Мисбург. Разведывательные самолеты проложили сначала настоящую аллею оранжево-желтых сигналов, после чего последовала бомбардировка.
Кирххорст, 18 марта 1945
После участия в гонках я прибыл домой с большим кубком и крикнул жене, чтобы она накрывала в саду, поскольку я ждал гостей: «Кубок тоже поставь, вынь призы из витрин, можно взять что-нибудь из лент и лавровых венков, что висят на стенах».
Я был как загнанная лошадь и при этом выказывал манеры заносчивого чемпиона, целиком зависящего от мнения, от рукоплескания толпы.
Как уже не раз случалось, пробудившись, я испытал неприятное чувство от вторжения в привычки и стиль совершенно мне чуждой, противоположной экзистенции.
Закончил: «A Rebours».[324] Заслуги Гюисманса, говоря языком теологии, не выходят за рамки позднеромантических догматов. На старые бастионы его заставляет вернуться также эстетическое, но не моральное отвращение. Здесь Леон Блуа, упоминаемый, между прочим, уже в «A Rebours», неизмеримо сильнее. И все же Гюисманс оказал определенное влияние на умы, в частности тем, что ловил рыбку в лагунах и заводях, куда невозможно закинуть сеть. Часто инициация откровений, в чьих недрах не различают состояний здоровья, лежит в болезненных симптомах, в невротических выбросах. В здешнем буфете, когда приближаются эскадры, первыми начинают дребезжать бокалы из тончайшего стекла.
