Яков Цветов - Синие берега

Прижимаясь к стене, пробирался Андрей к Роману Харитоновичу. "Что это он?" Роман Харитонович стоял перед проемом, заваленным партами, правой рукой упираясь в крышку нижней парты. Винтовка лежала у ног Романа Харитоновича.

- Роман Харитонович!..

Тот медленно, видно, через силу, оглянулся. Левой рукой зажимал он рану у горла, но кровь все равно рвалась наружу, хлестала на пол и покрыла место, на котором только что лежала темная тень его фигуры. Теперь тень была красной. Очки криво сидели на носу, одно стеклышко выпало из оправы, в другом расползлись трещины и видны были добрые морщинки, собравшиеся у глаз. А когда, оглянувшись, он чуть поднял голову, очки еще больше свернулись набок, но он не стал поправлять дужку, как это делал прежде, словно решил, что смотреть больше незачем и не на что.

- Роман Харитонович!..

Роман Харитонович не ответил, он отваливался то вправо, то влево. Ни Андрей, ни сам Роман Харитонович не догадывались, что он уже убит. Он улыбнулся улыбкой усталого человека, прикрыл глаза, и все еще улыбался. Андрей смотрел на его враз пожелтевшее лицо, на посеревшие губы, улыбка, такая странная, не сходила с них.

Андрей бросился к Марии, к левому торцу. Он побудет там, пока Мария, как сумеет, поможет Роману Харитоновичу.

Мария достала из сумки последний бинт, немного загрязненный с конца. Перевязывала горло Роману Харитоновичу. Бинт туго ложился на рану. Мария видела, каждое ее движение причиняло ему боль. Но он дал себя перевязать, и пока она перевязывала, смотрел куда-то поверх ее головы. Дыхание было ровным, слаженным, он будто засыпал. Лицо сохраняло ужасающее спокойствие, такого спокойного лица она еще не видела.

Мария кончила перевязку, расправила складку, понуро опустила голову, больше ей нечем было Роману Харитоновичу помочь. На лбу его - капли, капли, они колыхались, скатывались на нос, на щеки. Она вытерла пот. А через минуту опять капли. Снова провела ладонью по лбу Романа Харитоновича, по носу, по щекам. Больше капли не проступали, ни через минуту, ни через две, ни через три. Она поняла: Роман Харитонович кончился.

Мария вернулась к левому торцу. Саша дал ей магазин, и она подняла свой автомат.

Да. Там пусть и остается, - прикидывал Андрей свои возможности. Саша стережет окна в продольной стене. Сам он будет у правого торца, заменит Романа Харитоновича. Пиль... Пиля надо к проемам у главного входа. У главного входа быть теперь пулемету. Ну вот. Немцы отошли от правого торца и снова принялись за главный вход. Ну давай, Пилипенко.

Пилипенко давал. Пилипенко давал. От пулемета исходил жар. Перед глазами то медленно, то торопливо двигалась пулеметная лента. Стоп!

- Ленту, трясця ее матери, перекосило, - самому себе жаловался Пилипенко. Он укрылся за щиток, выровнял ленту. - И-и-хх... - застонал. Руку обожгло выше локтя, и рукав в том месте стал покрываться мокрым расплывавшимся пятном. Он почувствовал резь и взглянул на пятно: буро-серое какое-то - не ранен, значит. Ему не пришло в голову, что это все-таки кровь, кровь, смешанная с известковой пылью. Он тут же забыл о пятне. Резь приглохла, боль уже не подступала, словно вместе с пулей коснулась тела и ушла. - И-и-ххх!.. - Еще большая резь ударила в руку. Рука онемела. Еще бы. Столько времени нажимала на гашетку. Онемеет, еще бы!.. Трудно стало держать ручки затыльника. А из сада бьют... И темнеет, плохо видно, куда стрелять. А впустую нельзя. Впустую никак нельзя. Лент осталось чепуха...

Держать ручки затыльника уже определенно трудно, нет, не получалось. Но пустил очередь, короткую.

Потом боль врезалась в ноги, и Пилипенко отшатнулся от пулемета.

- Сестричка, помоги, - услышал он свой голос, слабый такой, что не узнал его. Но это простонал он, и хорошо понимал, что он.

Мария не услышала зова Пилипенко.

Что-то бухнуло. Со свистом. Сознание Пилипенко схватило: граната. Граната шлепнулась в пол, недалеко от него. Он съежился, инстинктивно прикрыл голову красными от крови руками. Еще осталось полсекунды, чтоб успеть подумать: скорее бы взрывалась... Граната взорвалась, и когда схлынули гром и огонь, тоже через полсекунды, Пилипенко ни о чем уже не думал: осколки раздробили ему колени, попали в живот, но лица не тронули.

Разрыв гранаты Андрей услышал. Он содрогнулся от толчка внутри себя. Даже голова снова закружилась, несколько секунд все вокруг вращалось, ровно столько, чтоб закрыть и открыть глаза. Он ощутил слабость в ногах, и первые шаги его были неловкими, нетвердыми.

- Пиль! Пиль! - В каком-то забытье тряс Андрей погрузневшее тело Пилипенко. - Пиль...

Потрясенный, тупо, бессмысленно смотрел он на Пилипенко. Тот, и верно, лежал, но живой - веселый, насмешливый, храбрый... В то, что видели глаза, не верилось. Не могло вериться. Он в самом деле был веселый, насмешливый, храбрый, и его не может не быть. И гибель его не воспринималась как нечто окончательное. Просто нужно время, чтоб убедиться, что его действительно нет. Но времени уже не будет. Никогда.

Гимнастерка быстро и густо пропитывалась кровью, стала багровой, словно это она убита, а не Пилипенко. Расстегнувшаяся гимнастерка открывала сильную волосатую грудь, и синяя голова девушки на ней, на фоне сердца, пронзенного стрелой, становилась красной.

Андрей бил из автомата и не заметил, как от стены у лестницы отделился Полянцев, как, протянув перед собой руки, неслышным скользящим шагом, не отрывая ноги от пола, медленно двигался на его голос, как нашарил ручки пулемета.

- Полянцев, - очнулся Андрей от потрясения, - Полянцев, - повторил.

Полянцев молчал. Неуклюже перебирал он по полу коленями, будто выбирал возле пулемета удобное положение.

- Полянцев, - почти выкрикнул Андрей, и в возгласе этом были и неуверенность, и благодарность, и смутная надежда. - Сможешь, Полянцев? Смоги! Смоги! - настоятельно, горячо просил он. - Смоги, Полянцев! Смоги!!

Полянцев молчал. Он поводил головой, как бы прислушивался: где цель? Похоже, нашел. Помедлил с минуту. Напрягся весь и надавил на гашетку.

Андрей увидел Сашу.

- Саша! Саша! Окна вот эти остаются на тебя. И левый черный ход. И за Марией поглядывай. Перебегай по необходимости! Понял?

- Понял!

- А я у правого торца. И у правого черного. Там и там. Нас всего четверо. Четверо! С Полянцевым.

По-прежнему: четыре семнадцать.

Они умрут в четыре семнадцать. Петрусь Бульба, Вано, отделенный, и Данила, и Роман Харитонович, Пилипенко, они погибли в четыре семнадцать. "Марийка, и ты уйдешь из жизни в четыре семнадцать. Удивительно, правда? Но это так. И ничего не могу сделать, чтоб тебя спасти. Я тоже, на минутку раньше тебя, на минуту позже, все равно: в четыре семнадцать..."