Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Одновременно с этими событиями мне приходилось хлопотать о переезде в Грецию. Паспорт у меня был, но как до Греции добраться? Когда я обращался за разъяснениями к нашим военным властям, они отсылали меня в греческое консульство. Вхожу как-то раз в дом, где помещались иностранные консульства, встречает меня сербский представитель и говорит: "Да что вам ехать в Грецию? поезжайте к нам! Мы будем счастливы, мы примем вас с распростертыми объятиями… Россия столько для нас сделала, мы рады хоть чем-нибудь ей отплатить…" Незадолго до этой встречи я получил письмо от графа В.Бобринского, который мне писал, что встречен в Сербии радушно. Предложение сербского представителя, сделанное в столь любезной форме, мне понравилось, и я тут же дал ему согласие. "И отлично, — сказал он, — дайте мне только поскорее список архиереев". Мои спутники, епископы, узнав о проекте ехать в Сербию, предложению тоже обрадовались.

Для перевозки русских беженцев был зафрахтован старенький грузовой пароход "Иртыш".

Сели мы на этот пароход 16 января. Главной персоной среди отъезжающих был Сергей Николаевич Смирнов, управляющий делами князя Иоанна Константиновича, женатого на сербской королевне Елене Петровне. Ему с семьей и еще нескольким лицам были отведены каюты. Нам, архиереям, предоставили уголок в трюмном помещении; там мы потом и расположились на полу, покрытом брезентом… Когда все пассажиры оказались в сборе, я как старший из архиереев служил молебен. Обходя палубы после молебна с кроплением, я оступился и чуть не провалился в открытый трюм; матросы меня поддержали. Перед отходом парохода ко мне бросилась М.Л.Маклакова, провожавшая своего сына Ю.Н., и просила взять его под свое покровительство. Среди отъезжающих оказался и князь Жевахов. С нами ехали Евреинов с лазаретом Красного Креста, Казем-Бек, граф М.Л.Толстой и др.

Когда мы отвалили от пристани и берега начали удаляться, — на душе стало бесконечно грустно… Но самые грустные минуты были впереди. Мы обогнули Крым с остановками в Феодосии, в Ялте: к нам еще подсели беженцы. И вот пароход повернул и стал держать курс в открытое море на юго-запад. За нами виднелся Крым, белый, зимний, весь в снегу, точно в саване. Потом родные берега исчезли… Вокруг лишь беспредельное, взволнованное море, а над нами — небо…

19. АРХИЕПИСКОП ВОЛЫНСКИЙ

В эмиграции. Сербия (1920–1921)

Плавание на "Иртыше" было долгим и мучительным. Битком набитый пассажирами трюм. Лежат вповалку мужчины, дамы, дети… Поднимешься на палубу, — та же картина. Брезент, покрывавший пол в нашем уголке, по зимнему времени от холода не предохранял, я чувствовал его сквозь теплую рясу и за ночь так продрог, что болело все тело. Я не спал до утра. На следующий день Евреинов меня выручил — дал больничные носилки. Денег у нас не было, достаточных запасов хлеба, сыру, сала — тоже. В первые же дни я съел почти все, что взял с собой, хоть и старался экономить. Утром кружка чаю и кусок хлеба — вот все, что пассажиры, "низшая братия", получали. Как мы обрадовались, когда однажды кто-то нам принес миску бульону! Правда, не всем пассажирам было так плохо, как нам. На пароходе были и "привилегированные" — те, кто устроился в каютах: на них готовил пароходный повар; но в помещение "привилегированных" мы и сунуться не смели. Я хотел было пройти через рубку — меня остановили: "Вам, владыка, проходить здесь не полагается…"

Плавание было довольно благополучно, хотя погода была дурная. Ветер, снег… Наш старенький "Иртыш" трещал, скрипел, сотрясался всеми своими снастями, машинами и винтами. По ночам особенно докучал стук машин.

Несмотря на беспомощное и печальное положение большинства пассажиров, нашлись среди них и весельчаки. М.Л.Толстой, неразлучный со своей гитарой, пел частушки, собрав вокруг себя теплую компанию. На палубе стояло несколько бочек вина, которые везли в Константинополь, с расчетом выменять там вино на валюту; кто-то из веселой компании просверлил в одной из бочек дырочку, — и приятели наугощались…

Через 8-10 дней мы подплыли к Константинополю и стали на рейд, выкинув желтый, карантинный, флаг. Появилась полиция, почему-то итальянцы в камзолах и треуголках, словно капралы времен Наполеона. Они зорко охраняли наш пароход, чтобы никто не съехал на берег. Потом прибыл консул и стал проверять документы. Мы просили о разрешении съездить в город — последовал категорический отказ. Вероятно, мы просидели бы весь карантин на пароходе, — но вдруг, видим, от берега отчаливает лодочка и направляется в нашу сторону; в ней сидит старичок-монах; причалил к нам, поднялся по трапу — и ко мне: "Я иеромонах Софроний, настоятель Афонско-Андреевского скита [102], приехал вас пригласить… Поедемте!" — "Как же я поеду? Нас на берег не пускают…" О.Софроний пошептался со стражей (по-видимому, дал взятку) — полицейский удалился на конец палубы и стал внимательно разглядывать небо… О.Софроний посадил меня в лодку, и мы отчалили.

Вылезая на константинопольский берег, я потерял калошу: она упала в воду. Пришлось шлепать по городу в одной калоше. Я навестил некоторых друзей, зашел и в лазарет, где в прошлый приезд жил. Там меня накормили. После недельной голодовки это меня подкрепило. Генерал Ефимович, проживавший в лазарете, узнав о моей беде с калошей, предложил мне воспользоваться своей (вторую он тоже потерял). Она оказалась мне впору и с той ноги, с какой нужно, — словом, смотрю, у меня опять пара калош.

К вечеру я вернулся на пароход, освеженный, с запасом еды для моих спутников.

Еще произошла у нас в тот день беда. Преосвященный Георгий поручил князю Жевахову (ему тоже удалось съездить на берег) разменять русские деньги на французские франки. Пересчитывая привезенную пачку синеньких кредитных билетов, владыка Георгий обнаружил, что в середине наложены синенькие сербские динары… А они в три раза дешевле франков! Досталось за это бедному обманутому князю Жевахову…

На другой день нам объявили, что пассажиры должны ехать мыться в турецкие бани. Пришел катер и отвез нас в городок Тузлу (на константинопольском берегу). Прежде всего нам велели всю одежду сдать в дезинфекционную камеру, а потом уже идти под душ. Я часть одежды спрятал — и хорошо сделал, потому что та, которую я отдал, вернулась из паровой камеры вся жеванная, да и разыскать ее в общей куче было трудно. Принудительное купанье вызвало среди пассажиров возмущение, брань и плач. Было очень холодно; под душами на полу грязной воды по щиколотку, пол каменный. Пассажиры совали взятки, чтобы от мытья в таких условиях отвертеться. Старые, больные женщины плакали. Я надел рясу поверх белья и вмиг проскочил под душем. Все удивлялись: "Как… уже готовы?" После купанья пришлось долго стоять на холодном ветру и ждать катера. Нам заявили, что, пока все не вымоются, мы не поедем. Многие в тот день простудились, заболели. Купанье длилось так долго, что нас сочли нужным покормить. Нам принесли корзины с хлебом и бак с холодным чаем. Лишь вернувшись на пароход, мы немного согрелись, выпив горячего чаю.