Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

По возглашению многолетия царю и всему царствующему дому били пушки сто и один раз. Протоиерей сказал речь напутственную. Платов приложился к иконам и перед Божией Матерью положил осыпанный бриллиантами Аннинский крест старшего сына-покойника.

У собора стояли собранные в круг казаки и чиновники. Объявил им атаман царскую милость:

— Жалует нас царь, ребята… Знаменует в роды родов милость свою к нам…

— Ур-ра-а!!!

Утирая слезы, передал войсковому старшине Номикосову царский рескрипт, с коим и выехал на Дон:

— Читай.

По прочтении взял из рук войскового старшины драгоценную бумагу и поцеловал царскую подпись.

— Ур-ра-а!!!

И вновь ударили пушки.

Покончив с войсковыми делами, отбыл Платов на кладбище, к могиле жены Марфы Дмитриевны. Плакал там горько, и чуть ли не силком оттащили его от хладного памятника.

С кладбища зять, Иловайский 5-й, повел атамана к себе домой на обед, где скорбные чувства рассеяны были радостью встречи с милым семейством. Окружили старика сын Иван Матвеевич, дочери Аннушка, Машенька и Катенька с мужьями, пасынок Кирсан Павлович, вдова сына покойного Ивана — Марина Степановна с детьми, Наденькой и Матюшей, наследником графского титула.

Праздник затянулся дотемна. Дом Иловайского был приличным образом иллюминирован. До поздней ночи волновался вокруг радостный народ и кричал «ура!».

На другой день явились депутации с хлебом-солью и с подарками: от новочеркасского торгового сословия, от Михайловской станицы… И пошло-поехало…

При всей официальной колготе жизнь текла размеренная и для платовских ближних казаков скучноватая.

В одиннадцать часов Платов вставал и пил кофий с ромом. До пяти, кривясь и вздыхая, управлялся с делами, приговаривая: «Легче два-три сражения выдержать, чем этой гражданской маятой заниматься». В шесть усаживал за стол всех, кто на глаза попадется, и долго, шумно и сытно обедал. Потом — на весь вечер, а то и на всю ночь, — охота, рыбалка или страстно любимые донские кони.

Если заезжал интересный гость или просто нужный человек, засиживался Матвей Иванович с ним у себя в комнатах до 4–5 утра, хлестал чай (приучили англичане), и себе и гостю собственноручно подливая, слушал и сам взахлеб рассказывал.

Англичанка, мисс Элизабет, обладала бесценным даром не лезть в глаза и никаких хлопот никому не доставляла.

Алексей Иванович Кисляков после Санкт-Петербурга, Варшавы, Вены, Парижа и Лондона свежим взглядом окидывал строенную им когда-то донскую столицу — полторы тысячи домов, четыре версты в поперечнике. Глухомань!.. В Старом вроде повеселее было…

Новый Черкасск. И жизнь новая. Давно уже не Гражданское правительство, а самая настоящая «Канцелярия». И папки иные в ней вспухли, с уголовными делами (деды-прадеды с добычи жили. Служба и нажива — вещи неотделимые. Ну как не воровать?!). И не казаки теперь в цене — дворяне. Опять же — новые. Кому еще Румянцев даровал чины навечно, кому — Потемкин. Лишь при Павле Петровиче поравняли всех казачьих командиров с русскими офицерами — в дворянство возвели. Вот и запировал Матвей Иванович с молодым — от Павла Первого — войсковым дворянством, за годы войны необычайно разросшимся.

Новое донское дворянство, как и любое «новое», особо манерами не отличалось. Серебряковы, Орловы, Леоновы еще как-то на европейцев походили. Остальные — азиатчина. Добродетель и высокие материи в загоне. Утонченных развлечений — поесть да выпить. Едва вставали, требовали чай, кофий (истинная черкасня больше кофий пила, а выше Манычи — те на чай налегали), водку сладкую, закуску, мадеру. За чаем — варенуху (ее в Европе глинтвейном зовут)… Благопристойность держалась благодаря обычаю, на татарской крови замешанному. За столом дамы и кавалеры по разные стороны садились. На балах потанцевали молча да и разошлись. Коль гуляли с размахом, то не по-дворянски — по-казачьи.

Родня к Алексею Ивановичу Кисляковульнула, считала, что вошел он в великую силу. Первым заявился старый Пантелей Селиванович:

— Помоги сына пристроить.

Алексей Иванович кивнул:

— Подумаем.

При Новом Черкасске как раз полицию расширяли и пожарную часть. Служба как служба — а у «квартального» жалованье, между прочим, втрое больше, чем у служивого офицера.

Пошел Алексей Иванович куда следует, переговорил, и вышло предложение Воинской экспедиции о написании в урядники обер-офицерского сына «Симеона» Кислякова «во уважении добропорядочного поведения его и заслуг отца ево есаула Пантелея Кислякова», и определили оного «Симеона» в полицию города Новочеркасска.

Следом прибежал братец Андрей Иванович. Явился, не запылился…

Уцелел в великой войне старый Кисляков и сына единственного, Петюшку, уберег. Летом 1813 года кинули их полк (именной Рябинина) с Кубани под француза. Летал Кисляков по Европе в охране Императорского обоза, умный, едкий, моложе своих лет казался. Командиром показал себя блестящим, но суетливым (все фуры (обозные телеги) Императорские пересчитывал). С французом «цокнулись» дважды — под Фер-Шампенуазом и 18 марта на высотах у самого города Парижа, где отличились оба: Петьку «хорунжим» наградили, старого — заветным чином есаула.

Вернувшись на Дон, загуляли казаки. Пили, по посуде стреляли. С яра (обрыва) верхом в реку Аксай скакали. Смотреть страшно. Андрей Иванович, желанный гость и душа любой компании, куролесил, как молоденький. В хмельном образе в садке осетра верхом объезжал, как жеребчика-неуча. Подрал все о спинные кости[164] — а сам смеется:

— И в Париже такой беды не достанешь.

Про добычу отвечал уклончиво: «При царе не забалуешь». И про дальние страны, вдоль и поперек исхоженные, помалкивал. Раз в застолье сорвалось у него:

— Живут люди… Оно б и мы, может, так бы жили… — обвел глазами ряд синих расстегнутых мундиров (пили в станичной избе, очередной полк из Европы встречали) и замолчал.

Теперь прибежал к брату Алексею Ивановичу, как ни в чем не бывало вернул долг и — сразу к делу:

— Устрой моего Петра в полицию.

Алексей Иванович руку к сердцу приложил:

— Рад душою, да кто ж его такого в полицию возьмет? Тут ни я, ни сам Платов… Даты сам вспомни!..

На весь город шуму было. В прошлом году, похмельном 1815-м, по зимней слякоти гуляли в славной Аксайской станице казаки Кисляковы — Андрей Иванович с сыном Петюшкой и многочисленными соседями и прибывший из полка Гревцова за ремонтом[165] хорунжий Василий Кисляков, сын бессергеневского атамана.

Пили три дня. Где пировали, там и ночевали. На четвертый день заглянул к ним в поисках приключений кто-то из дальней станичной родни. Тоже искал возможности развеяться.