Протопресвитер Михаил Польский - Новые мученики российские

Отец Василий: довольно высокий, худой, бледный, длиннолицый, длинная полуседая борода и такие же волосы. Сколько запомнилась: грустная, кроткая, добрая и еще какая то улыбка не сходила с его лица во время всего «процесса»: в ней что-то отражалось, — то ли страдание, то ли жалость. Быть может жалость ко всем этим судьям, к толпе, ко всему этому земному.

Печальная деталь: прокурор на этом процессе был сын священника-беженца из западного края во время великой войны, коммунист Бендеровский, в то время еще сравнительно молодой человек, с высшим юридическим образованием. Этот подхалим из кожи лез — прислуживался. Во время обвинительной речи такие слова, как «черные вороны», «зубры контрреволюции» и т. под. поминутно сходили с его языка. Проклинал, грозил и требовал самого жестокого наказания. Позже он был назначен директором Полтавского музея, а еще позже, был, кажется, «изъят» и где то исчез в подвалах ГПУ.

Казенным защитником у о. Василия был старый (т. е. дореволюционный) полтавский присяжный поверенный г-н Оголевец, очень уважаемый всеми юрист, но роль его была, конечно, жалкая — лишь для проформы.

В качестве свидетеля на процессе выступал начальник тогдашнего ГПУ латыш Линде. Красивый, выхоленный, хорошо одетый, с военной выправкой, говорили, из царских офицеров. Помнятся его слова, сказанные обвиняемому приблизительно такого смысла: «как служителя культа и как врага советской власти, я вас с удовольствием расстрелял бы, но признаюсь, что я уважаю вас, как человека убежденного и стойкого»… В зале раздался шёпот… Незабываем последний день суда, последнее слово подсудимого и вынесение приговора.

Все с той же кроткой, грустной улыбкой и с выражением все той же жалости на лице, выступил о. Василий с последним словом. Сказал он свое слово очень коротко и далеко не использовал того времени, что полагалось ему по регламенту. Он осенил себя крестом и сказал приблизительно так: — «Много за эти дни говорили против меня, со многим я не согласен и многие обвинения я мог бы опровергнуть. Я приготовил большую речь по пунктам — вот она, — и показал рукой на тетрадь, — но я сейчас передумал и скажу немного. Я уже заявлял вам и еще раз заявляю, что я лояльный к советской власти, как к таковой, ибо она, как и все, послана нам свыше… Но, где дело касается Веры Христовой, касается храмов Божиих и человеческих душ, там я боролся, борюсь и буду бороться до последнего моего вздоха с представителями этой власти; позорно грешно было бы мне воину Христову, носящему этот святой крест на груди, защищать лично себя в то время, как враги ополчились и объявили войну Самому Христу. Я понимаю, что вы делаете мне идейный вызов и я его принимаю…» в толпе снова шёпот, все громче и громче становится гудение, и слышны возгласы: «поп агитацией занимается… поп зазнается, чего с ним возиться — пулю ему»… В то же время раздаются выкрики с проклятиями по адресу суда, многие плачут навзрыд, с некоторыми истерика. Что-то возражает председатель, но о. Василий перебивает его и говорит: — «дайте мне докончить, это мое право» и продолжает громко: «так я принимаю ваш вызов, и, какое бы наказание вы ни вынесли мне, я должен его перенести твердо без страха, даже смерть готов принять, ибо нет награды выше, как награда на небесах», — и еще что то добавил, но уже не было слышно: шум в зале увеличивался. А после речи, поклонившись залу, о. Василий сел на свое место. Суд ушел на совещание. О. Василий углубился в свою книгу, горели свечи, за спиной с винтовками стояли часовые.

В зале было душно, часть публики вышла на воздух, толпа людей еще увеличивалась, всюду были дебаты, споры, атмосфера накалялась. Сколько-то продолжалось это совещание, но наконец судьи вышли и началось чтение приговора. Сидящим далеко от эстрады не все было слышно, что читалось в этом приговоре. Отец Василий стоял за своим столиком, слегка опустив голову, спокойный, бледный, свечи отражали постаревшее за эти дни лицо, перед ним лежала раскрытая книга и казалось, что он не слушал этого приговора и читал эту книгу. Такое впечатление осталось у многих. Чтение приговора продолжалось довольно долго; наконец, были такие слова: на основании статей… таких то и таких то, суд постановил священника Зеленцова Василия Ивановича, 51 года, приговорить»… Дальше ничего нельзя было расслышать, ибо в зале поднялось что то невероятное: шум, крики — «убийцы проклятые», «будьте вы прокляты» и т. д. «Батюшка, дорогой, спаси вас Христос», «отец Василий, благословите нас».. Громкие рыдания, истерики, многие бросились к эстраде, «протягивая руки, как на благословение. Кого то схватили, кого то арестовали… Отец Василий при последнем слове приговора — «к расстрелу» — широко перекрестился и с той же спокойной улыбкой обернулся к толпе, благословляя маленькими крестами в воздухе и утешая: — «Господь с вами, успокойтесь, все в Божией воле, смотрите, ведь я спокоен, идите с миром по домам»… Его окружили и куда-то увели. Появилось много чекистов и милиция, а на улице в это время конная милиция разогнала громадную толпу. Вывели о. Василия под сильным конвоем и повели по улице, часть людей устремилась за ним. Тюрьма была недалеко и через несколько минут железные двери тюрьмы закончили эту тяжелую картину.

Сидел о. Василий в смертной камере. Одному из бывших заключенных в Полтавской тюрьме рассказывали об отношении к смертному приговору отца Василия. Он готовился к смерти с радостию, с каким-то необычайным, — на удивление окружавшим и даже администрации — восторгом, и как был огорчен, когда приговор был отменен.

Защитник подал о помиловании. В тот же день делегаты от заводов и всех полтавчан выехали в Москву к Ленину. Поскольку безбожные советы только-только утвердились на Украине (1920 год, они, видимо, посчитались и побоялись украинцев-рабочих (с которыми в последующие годы жестоко разделались) и заменили расстрел 10 годами заключения. О. Василия перевели в общую камеру. Почитатели не оставляли о. Василия ни на одну минуту. Каждый день получал он в тюрьму обильные передачи, цветы и книги. Это и дало повод одному «писаке» по фамилии Капельгородскому написать в местной газете «Большевик Полтавщины» кощунственный «акафист».

Чтоб как-нибудь уменьшить народную любовь к о. Василию и как-нибудь унизить и опорочить его, безбожники подвергали его всяческим насмешкам и оплеванию в Полтавской прессе. Но этот «акафист», состоящий из насмешек и оскорблений, именно, как слуге Бога и Церкви, пророчески, наперекор себе, предрекал его прославление в Церкви Божией.

«Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».

Среди заключенных, особенно среди уголовников он пользовался любовью и уважением. Называли они его — «наш о. Василий», или «наш батюшка», «наш отец», не позволяли ему выполнять наряды — чистить помещение, выносить «парашу», не сквернословили при нем и т. д., защищали от грубости тюремщиков и всяких негодяев. Это не нравилось властям и они перевели его в Харьковскую тюрьму на Холодную гору, где и отбывал он срок своего заключения, который по какой то амнистии был сокращен более чем на половину.