Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Булгаков описывает людей, которых видел, предположила я. Они приходили к нему — врачу-венерологу: «Третий был с провалившимся носом…» Потому что частный прием врача — это двери, открытые настежь.
«Правильно ли я написала: „Двери, открытые настежь“?» — спрашивала я. «Это так и было», — отвечала Т. Н. Раздавался стук или звонок. Она шла открывать. «К врачу», — говорил незнакомый человек, и его впускали. Приходили проститутки. Кто только не приходил. Особенно много людей шло к концу каждой власти. Менялась власть, больные исчезали, потом шли новые… «Да, — повторяла Т. Н. понравившуюся ей формулу. — Дом врача-венеролога — двери, открытые настежь…»
Второй фрагмент — из рассказа «В ночь на третье число» — я медленно прочитала вслух. Здесь доктор Бакалейников, персонаж явно автобиографический, бежит из оставляющих Киев петлюровских войск: «…Бежали серым стадом сечевики… Бежала и синяя дивизия нестройными толпами, и хвостатые шапки гайдамаков плясали над черной лентой… У белой церкви с колоннами доктор Бакалейников вдруг отделился от черной ленты и, не чувствуя сердца, на странных негнущихся ногах пошел в сторону прямо на церковь…»
Вслед ему стреляют…
«— Стый! Сты-ый!
Тут доктор Бакалейников — солидный человек — сорвался и кинулся бежать так, что засвистело в лицо.
— Тримай! Тримай його!!
Раз. Грохнуло. Раз. Грохнуло. Удар. Удар. Удар. Третья колонна. Миг. Четвертая колонна. Пятая. Тут доктор случайно выиграл жизнь, кинулся в переулок. Иначе бы в момент догнали конные гайдамаки на освещенной, прямой, заколоченной Александровской улице. Но дальше — сеть переулков кривых и черных. Прощайте!»
«— Да ты… — вскидывается жена, когда он попадает наконец в свою квартиру. — Да ты седой…»
«Так было?» — спрашивала я. Т. Н. смеялась и говорила: «Ну, не совсем так… было проще… Не стреляли. Войска шли по Александровской. Это очень близко от дома. Он чуть поотстал… Потом еще немножко… Отстал совсем и побежал домой».
Со временем эту историю она неоднократно пересказывала булгаковедам, причем чем дальше, тем ближе к булгаковскому тексту. Проза Михаила Булгакова постепенно вытесняла из ее памяти собственные более скромные впечатления.
В мае 1981 года Паршин записывает с ее слов: «Остались мы с Варькой в квартире одни, братья куда-то ушли. И вот в третьем часу вдруг такие звонки!.. (Ср. в рассказе Булгакова: „Около трех ночи в квартире доктора Бакалейникова залился оглушительный звонок“. — Л. Я.) Мы кинулись с Варькой открывать дверь (В рассказе: „Колька сорвался и полетел открывать“. — Л. Я.) — ну, конечно, он. Почему-то он сильно бежал, дрожал весь, и состояние было ужасное — нервное такое. (В рассказе: „Юрий Леонидович и Колька растерялись до того, что даже побледнели. Колька опомнился первый и полетел в кабинет за валерианкой… И распространился запах эфира. Колька дрожащими руками начал отсчитывать капли в рюмку“. — Л. Я.) Его уложили в постель, и он после этого пролежал целую неделю, больной был. („Неделя в постели“ заменила строки рассказа: „Варвара Афанасьевна кинулась к Бакалейникову и отшатнулась. — Да ты… да ты седой…“ — Л. Я.) Он потом рассказал, что как-то немножко поотстал, потом еще немножко, за столб, за другой и бросился в переулок бежать. Так бежал, так сердце колотилось, думал, инфаркт будет»[258]. («…За столб, за другой…» — тоже из рассказа. При первом чтении вслух Т. Н. эту «белую церковь с колоннами», превратившуюся у нее в «столбы», не заметила. — Л. Я.)[259]
И еще два возражения-замечания сделала Т. Н., прежде чем я окончательно убрала свои бумаги в портфель. Одно из них, касающееся Юрия Слезкина, несущественно, но я его все-таки приведу.
Как известно, начинающий писатель Михаил Булгаков и популярный московский беллетрист Юрий Слезкин познакомились во Владикавказе в самом начале 1920 года, при белых. Этот факт не вызывает сомнений. Позже, 21 февраля 1932 года, Слезкин записал в своем дневнике: «С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 года. Встретились мы во Владикавказе при белых. Он был военным врачом и сотрудничал в газете в качестве корреспондента. <…> Белые ушли, организовался ревком. Мне поручили заведование подотделом искусств. Булгакова я пригласил в качестве заведующего литературной секцией». Примерно так же трактует это событие Булгаков в своих «Записках на манжетах».
А Татьяна Николаевна была уверена, что Слезкин во Владикавказ приехал позже — уже после установления советской власти. «Очень удивилась, услышав от меня, что я видела имя Слезкина в газете „Кавказ“, выходившей во Владикавказе при белых. С трудом поверила», — записала я тогда. Потом оказалось, что поверила не только с трудом, но и ненадолго. Несколько лет спустя Паршин записал: «Татьяна Николаевна твердо помнит, что со Слезкиным Булгаков познакомился позже, когда он в ее сопровождении „то ли по объявлению, то ли еще как“ отправился в подотдел искусств Городского отдела народного образования устраиваться на работу»[260].
Другое ее замечание было существенней: Т. Н. странно споткнулась о слова, связанные с событиями осени 1919 года. «Из Киева Булгаков выехал в Ростов-на-Дону, — значилось в моей рукописи. — Там получил назначение в Грозный. Во Владикавказе дождался приезда жены, и в Грозный они отправились вместе».
«В Ростов? — удивилась Т. Н. — Почему в Ростов? Разве он был в Ростове?» Я объяснила, что это со слов Н. А. Земской. Т. Н. подумала, поколебалась и не стала спорить: ну, если Надежда так говорит… Но никаких подробностей не добавила.
Подробности появились позже, в ее рассказах Паршину. Возник даже целый сюжет, расцвеченный повествованием о ее золотом браслете:
«Т. К. Но в дороге поезд долго что-то стоял в Ростове. Михаил пошел там играть в биллиард. А он очень увлекающийся, азартный и все деньги проиграл. Пошел и заложил эту браслетку в ломбард. Ну, и пришел на вокзал очень расстроенный, переживает и вдруг совершенно неожиданно видит на вокзале Костю. (Речь о двоюродном брате Константине Петровиче Булгакове. — Л. Я.) Как он туда попал — не знаю. Он ему квитанцию отдал: „Выкупи, ради Бога, отдай Варе“. Костя это все выполнил, и Варя потом вернула браслетку Михаилу с нотациями. Представляете, три года пропадала и вдруг нашлась!»[261]
История с браслетом реальна и подтверждается письмами Михаила Булгакова. Константину Булгакову, 1 февраля 1921 года: «Кстати, напиши, жив ли Таськин браслет?» Ему же, 16 февраля: «Сообщи мне, целы ли мои
