Татьяна Сухотина-Толстая - Дневник

Мама, Ольга, Саша, Аля с Мишей и учителем (Л. Н. Артеньевский) ездили в Учансу и очень озябли. 3 градуса здесь, а там снег и мороз. Папа жалуется на боль в ногах и руках. У меня болит щека.

Помнить, что надо быть ему другом. Помнить, что он может умереть. Помнить, что надо прощать. Помнить, что надо себя забывать.

Вечером. Папа приехал из Ялты, где пробыл шесть дней, потому что не мог вернуться от слабости сердца, были перебои, и Альтшулер так испугался, что приготовил камфору для впрыскивания 4.

Сережа, пасынок, болен тифом. Лежит в корпусном лазарете. Доктор телеграфирует: «Тяжелая форма». Хочется к нему. С радостью ходила бы за ним, но мне нельзя еще путешествовать, рано после родов, и чувствую себя очень плохо. Миша тоже прихварывает и послал телеграмму Леве, чтобы он ехал. Грустно, грустно на душе, темно, и молиться трудно.

Вчера проводила Мишу в Кочеты и Петербург. Ни разу с такой тоской с ним не расставалась. На пароходе, когда я уже вышла и стояла на молу, он, точно угадав мои мысли, сказал: «Не делай таких грустных глаз, Танечка, может быть, и увидимся». Он дурно себя чувствовал последнее время, и был за два дня до его отъезда сильный припадок. Жаль его, бедного, больного, что ему приходите столько путешествовать; мне бы следовало ехать к Сереже, я себя чувствую теперь хорошо, но говорят, что мне это опасно.

Вчера была дивная погода в Ялте. В легкой кофточке было жарко. Сегодня холодный ветер. Папа гораздо лучше. Болей ревматических и лихорадки нет и сердце хорошо. У мама лихорадка. Третьего дня приехал Андрюша. Сегодня от Лины письмо. Она только что встала. Описывает своего мальчика: какие у него ушки, ротик, какого он характера, и как они с Мишей счастливы. Я хотела сегодня идти отыскивать, где похоронен мой ребеночек, но после этого письма силы не хватает, очень уж больно.

1902

3-го сентября с больным Мишей выехали из Кочетов. Ехали с нами: Наташа, Лева, Аля, доктор Беркенгейм. Шуровский говорил, что ему ехать рискованно. Мы очень боялись; были приготовлены всякие лекарства, но он доехал очень хорошо. Ехали на Мценск в ландо, которое заняли у Горбовых. 4-го нас встретил в Москве артельщик с каретой. Приехали в Хамовники, где были мама с Сашей. Дом нам показался сырым и холодным, но вскоре натопили, и стало возможно жить. 5-го были Щуровский и Дьяконов. Последний делал три пробных прокола и гноя не достал. Проткнул легкое, так что Миша до ночи отплевывал кровь.

14-го сентября утром со скорым поехала в Ясную, так как не была там больше года, а папа не видала с мая1. С папа при встрече поплакала. Нашла его поправившимся и очень мягким и добрым. Там Лиза с Наташей, Варя с Сережей, Маша с Колей и т. д. Пробыла в Ясной 3 ½ часа и в ночь вернулась в Москву. Приехала в Хамовники утром. Мише без меня стало лучше, но без меня тосковал и сердился на Наташу и доктора за то, что отпустили меня. Решили 18-го ехать за границу.

17-го приехала мама. Вечером было много народу: Маруся Маклакова, А. Бутурлин, С. И. Танеев, Соллогубы, Петровские, Дунаев и т. д. Миша уставал и уходил из столовой. В. 11-м часу пришел Щуровский и благословил нас на отъезд. Насчет операции советовал следующее: если будут частые подъемы температуры и температура будет выше 38 градусов, решаться на операцию. Если же будет так, как до сих пор, т. е. подъем реже, температура ниже, то выжидать.

Лева ездил за время нашего пребывания в Москве в Кочеты и привез Дорика, которого мы просили Соллогуба взять.

Выехали с курьерским в 6 вечера из Москвы: Миша, я, Наташа, Аля и доктор Г. М. Беркенгейм. Миша в вагоне хорошо себя чувствовал. Вечером проехали через Варшаву, в 4 часа ночи были в Александрове, на другой день в Берлине, где провели 7 часов в «Савой отель» и где хорошо отдохнули. Вечером выехали. Около 2-х часов дня на следующий день были в Базеле, где пришлось пересаживаться из sleeping car'a[260] в обыкновенный вагон. Это было Мише утомительно: лечь нельзя было, пальто снять опасно, так как отовсюду дуло; но, к счастью, это путешествие продолжалось только до 7 часов вечера, когда мы приехали в Монтрё. Поехали в омнибусе в «Hotel Belmont», дорогой, неуютный отель на горе. Переночевали там. На другой день утром — вчера 22-го утром — ходила смотреть другие гостиницы, после завтрака повезла и Мишу и доктора на извозчике смотреть то, что более или менее подходящее. Остановились на «Hotel du Cygne». Но тут дорого и холодно и для больных неудобно. Я с ужасом думаю о том, если Миша опять тут сляжет или если мне тут придется рожать. Миша очень тоскует: читать ему трудно, ходить он не может — на воздухе нельзя проводить много времени, так как теперь сыро и свежо, и некуда ему целый день девать. Температура эти дни нормальная, силы прибывают, ходит к table d'hot'у,[261] ест порядочно, но над нами висит постоянный страх того, что начнется подъем температуры и опять гноится мокрота, и опять потеря нажитых сил. Сегодня вечером он мне сказал, что его познабливает, и мне стало тошно от страха и беспокойствия. Вся я сосредоточилась теперь на этой болезни. Мое положение меня как-то мало заботит в сравнении с его, а уже к внешней жизни я стала совсем равнодушна. Вчера у нас был очень интересный человек, эмигрант Лазарев 2, но мне он мало был занимателен.

Сегодня 23-е. Сорокалетие свадьбы моих стариков.

Выехали из Монтрё 9-го. Ночевали в Люцерне Schweizerhof, где некогда жил папа.3 Выехали утром в Милан, где пообедали. Вечером сели в sleeping[262] и днем вчера приехали в Рим. Миша чувствует себя недурно, температур нормальная, но болит то левый, то правый бок. И еще делается вещь, которая мне не нравится: немеют части тела и мурашки бегают по ногам.

Мое положение шатко. Началось с того, что, приехавши в Монтрё, у меня страшно вырос живот, так что я задыхалась, и каждый вечер было мучительное сердцебиение. Я заметила, что мне прогулки помогают, и злоупотребила ими. Раз, дня за 4 до отъезда, придя домой из Шильона, легла на кушетку, и ребенок так ворочался без перерыва, что мне было мучительно. После этого он затих и до си пор двигается вяло, живот тянет книзу, и он не растет. Белка еще не было 5 дней тому назад.

Не написала я того, что мы решили переехать в Рим потому, что 4-го октября Миша ездил в Берн к Салли, который сказал, что у него эмпиэма прошла. Он отрицал и нарыв в легком, и гангрену и сказал, что, по его мнению была одна эмпиэма, которая прорвалась через бронхи, задела по дороге легкое. Теперь осталось очень маленькое притупление, некоторое ослабление fremitus'a и чуть-чуть хрипов при покашливании.