Дмитрий Лихачев - Воспоминания

Рассказал ему [о. Николаю] — кто мы.

Иван Михайлович даже потом делал «сообщение» в 6-й роте [сторожевой, где были все священники-старики и о. Николай в том числе] о своей поездке в Оптино.

Андреевский всех рекомендовал: «Мои ученики». Обида Толи [Тереховко на это: он никогда не бывал у Андреевского и не верил в Бога].

Появился и отец Александр. Потом он работал как печник. Два шпиона [терлись около нас]: Веня и [в рукописи пропуск]. Но [о. Александр] устроил им рубашки, кормил. Жалел Толю [хоть и атеист] — «он сирота».

Толя говорил: «Буду христианином, но не через Андреевского, а через о. Александра».

О. Александр мирил Толю и Ив[ана] Мих[айловича]. О. Александр — украинец, учитель, «много у него было деток». Чадолюбив и сладко, мило говорил окая [с украинским акцентом].

О. Александр и Ник[олай] оба не ходили на общие работы, а были сторожами [как старики].

Потом меня переселили [в 12-ю роту], а Игорь Евгеньевич устроился на моем месте у окна.

Утром происходил развод на работу в темноте при фонарях «лет [учая] м [ышь]».

Чубаровец-нарядчик [было много разговоров по делу о страшном изнасиловании в Чубаровском переулке в Ленинграде] выкликал в партии людей, отправляемых на физические работы. Были странные фамилии, однообразно выкликавшиеся по утрам. [Запомнил]: «Шарахудинов». Казалось, сейчас крикнут: «Достоевский Федор Михайлович!». Все обезличивалось, стиралось в страшных завываниях голоса нарядчика.

Часовое ожидание: кто куда попадет [на какую работу].

Помню пересчет в 13-й роте. Последний кричал в строю: «Сто восемьдесят второй, полный строй по десяти» [т. е. в одной 13-й роте было 1820 человек]. [Потом стало больше, когда надстроили 3-й этаж нар.] Но всех по списку не хватало, так как проигравшие с себя в «стос» всю одежду голые урки прятались под нарами, чтобы их не погнали голыми на работу на холод [было и такое]. Бесконечные пересчеты, битье по лицам всех подряд, мат.

А кругом плакаты: «Соловки не кар[ают], а исправляют», «Долой мат, блат и подхалимство».

Усталость утром. Куда деваться, если ночью встанешь в уборную? Спящие смыкались, [и лечь было некуда]. Я напирал И[горя] Е[вгеньевича] на столб [нары держались на столбах]. Холодный воздух из окна.

Голая шпана [помещалась], в 8-м взводе. Мы [были] в камере грузчиков. Кавказцы, лившие на нас чай [кипяток]. Они были на верхних нарах, мы на нижних.

Вечная готовка [на печурках], ворованная картошка.

Страшные стены собора. И о. Ал[ександр] и о. Ник[олай], не ходившие в уборную в алтаре, [ходили в центральную уборную].

Умывались по утрам из кружки Игоря Евгеньевича.

Странно выглядел Петр Пав[лович], которому остригли волосы [он один из нас носил на воле длинные волосы].

Дмитрий Павлович, посещавший СОК [Соловецкое общество краеведения]; оно было над Святыми [Пожарными] воротами, где в надвратной Благовещенской церкви помещался великолепный музей древнерусского искусства из соловецких вещей; Дм[итрий] Павл[ович] хотел там устроиться на работу [и рассказывал там, что он сын Б. Дм. Грекова].

Толя [Тереховко], подаривший трубку взводному за выкликание по утрам из строя и направл[ение] в роту назад.

Мое посещение читальни. Читал там «Кр[асную] вечернюю] газету» и переживал, вспоминая Петербург: Дворцовый мост в синие сумерки, когда только зажигались огни, было необычайно красиво смотреть на Дворцовую площадь. Получил от Елены Александровны [Лопыревой] письмо. Думалось, навек обречен, никогда не вернусь. Хотя мы уже тогда читали стихи О. Мандельштама: «В Петербурге мы сойдемся снова»… [но не верилось].

Посещение Александра Ивановича Мельникова, делопроизводителя адмчасти, флаг-офицера А. Ф. Керенского, выписавшего мне потом пропуск по всему острову — спасавшего мне здоровье дарованными им прогулками по воскресеньям. Письмо [жены Мельникова, подруги моей матери] Ольги Дмитриевны мужу обо мне. Обещание Мельникова устроить сторожем [самая легкая работа]. Посещение мое Александра Артуровича Пешковского [в канцелярской роте, чтобы устроиться на канцелярскую работу]. [Пешковский — племянник автора книги по русскому синтаксису; Александр Артурович работал в Криминологическом кабинете у А. Н. Колосова.] В шубе [в камере канцелярской роты боялись, что я занесу вшей] — не предложили снять; в камере был Бахрушин и замечательный молодой философ Бардыгин [купеческий сын]. Ироническое отношение Ивана Михайловича.

Встреча с Александром Ник[олаевичем] Кол[осовым]. [Эта встреча — относительно работы, по рекомендации владыки Виктора Островидова.] Разговор на скамейке [с частью наших, с Александром Николаевичем Колосовым, который сам в общую роту к нам не ходил].

Потом передавали: Алек[сандр] Ник[олаевич] был в восторге от Ив[ана] Мих[айловича] Анд[реевского].

Барская шуба и палочка Колосова [добавлю еще — великолепно расчесанная полуседая борода].

Встречался изредка, когда мы возили снег [устроить нас сразу на работу он не мог: мы должны были пройти срок «общих работ», какой это был срок — я сейчас не помню].

Седая борода, улыбка, стоял, опершись на палочку самодельную березовую. Закрывание глаз — симптом доктора Иванова-Смоленского [какой-то нервной болезни, кажется, истерии]. Истерическая откровенность.

Спросил нас: есть ли научные труды?

Посещение [Вольной философской] ассоциации. Поездка в Ленинград. Возвращение и шоколад «Тип-топ» от Елены Ал[ександровны].

Устроить не обещал [очевидно, Колосов — нас].

Комната с надписью «Запасный выход» в санчасти [что это за комната — помещался ли там Кримкабинет А. Н. Колосова или комиссия, которая снова проверяла для установления категорий трудоспособности, — не знаю].

[Кажется, я начинаю понимать, о какой поездке в Ленинград шла речь в моем зашифрованном тексте выше: это заведующий музеем СОК, вольнонаемный Николай Николаевич Виноградов, перед закрытием навигации ездил в Ленинград, и он посещал Вольфилу, и он виделся с моими родителями, и он привез плитку шоколада «Тип-топ», и он же обещал нас принять на работу, о чем просил его владыка Виктор.]

Работы общие, на которых мы находились.

Филимоновская ветка [Соловецкой железной дороги: узкоколейка, привезенная с разобранной ж. д. Новгород — Старая Русса].

Совал в нос освобождение от иезуита лекпома [Миханьков говорил с ним по-французски]. Лекпом — Станислав Казимирович или что-то вроде этого. Именно он давал нам справку: «Назначать только на легкую работу». [Как это ни странно, хорошо помню этого иезуита. Он знал латынь и поэтому попал в лекпомы 13-й роты. Разумеется, сочувствовал интеллигенции. Небольшого роста, с очень тонким и «хищным» профилем, тонкими губами. Кажется, узнал бы. Тогда на Соловках было много ксендзов, как и священников.]