Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
Четвертого октября Соня Чехова, Ванина жена, писала Александру из Москвы: «Многоуважаемый Александр Павлович, Коля заниматься не хочет, ведет себя так дурно, что даже терпение наше истощилось. Слушаться не хочет никого, самое ласковое обращение и то — недействительно. Прибегала я даже за помощью к Маше, но и ей также он прямо повернул спину и не пожелал даже разговаривать с нею. <…> Как доставить его вам?»
Получив письмо, Александр делает отчаянную запись в своей «Свалке»: «Взвыл я волком <…> Наташа успокаивает, говоря, что Сонечка написала и послала свое письмо в пылу гнева». Ване он следом написал: «Николай сам себе подписал смертный приговор: теперь его уже никуда не примут. <…> Сажай его на поезд <…> на исправление его надежды нет».
В Петербурге Суворин размышлял о будущем Антона Чехова. Александр в связи с этим заметил: «Между Сувориным и Тычинкиным шел разговор о покупке всех сочинений Антона сразу, чтобы дать Антону побольше денег сразу и затем приступить к изданию „Полного собрания“».
Идея издания «Полного собрания сочинений» могла означать лишь одно: у Чехова появились опасения, что жить ему осталось недолго. Сейчас ему была необходима капитальная сумма, которая помогла бы дотянуть до конца его дней и после смерти еще осталось бы родственникам. Многие русские писатели, завершая творческий путь, надеялись на издание полного собрания своих трудов. Толстой советовал Чехову не откладывая взяться за редактуру своих сочинений, чтобы этого не пришлось делать наследникам. Суворин издавал Чехова довольно небрежно: он охотно исправлял ошибки в расчетах, когда Антон указывал на них, но у него всегда было неважно с корректурой, печатью и последующей продажей книги. По мере того как сыновья прибирали к рукам отцовское дело, его могучая империя начала разваливаться: подчинить себе Дофина Суворин был не в состоянии. Тычинкин, работник суворинской типографии, отговаривал Чехова от издания полного собрания сочинений, считая, что тот заработает гораздо больше на переиздании отдельных книг. Управляющий типографией Неупокоев то и дело терял чеховские рукописи и просил Антона не говорить об этом Суворину. Теплые чувства, испытываемые Чеховым к своему патрону, не стали бы помехой для перехода к другому издателю. Однако Сытин, которому Антон подумывал передать авторские права, вызвал его недовольство, нарушив обещание издавать журнал «Хирургия»[437]. Антон растерялся.
Собратья по перу, сочувствуя его затруднениям, взяли на себя хлопоты по поиску издателя. Они тоже понимали, что отъезд Чехова в Крым обозначил последний отрезок его жизненного пути. Эртель, сам больной чахоткой, 26 сентября писал другу: «Что такое Чехов? Ведь это одна из гордостей нашей литературы <…> И вот стоило этому крупному молодому писателю серьезно заболеть, — у него, кажется, чахотка, — <…> и вдруг оказывается, что надо вести унизительные переговоры о займах, надо искать денег, потому что те самые произведения писателя, которые читаются всей Россией, не в состоянии окупить ему ни отдыха, ни поездки на юг, ни необходимой для больного человека обстановки, тем более что на руках у него еще многочисленная семья. <…> Не возмутительно ли это?»[438]
У Миши Чехова тоже случались нарушения здоровья, и Антон поспешил с врачебным советом: «насчет болящего виска <…> — не употреблять табаку, алкоголя, рыбы»; порекомендовав инъекции мышьяка, йодистый калий и электрошок, прибавил: «А если и это не поможет, то жди старости, когда все пройдет и начнутся новые болезни». Маше же давалось множество поручений: пересылать деловые письма в Москву и Петербург, снаряжать в Крым посылки с галстуками, запонками и перчатками, купить башлык, отдать в починку теплую жилетку. Он также просил присылать ему из Лопасни почтовые марки — уехав за тысячу верст, он не хотел, чтобы Благовещенский, начальник местного почтового отделения, потерял своего основного клиента. Маша занималась оснащением мелиховской школы, на которую Антон пожертвовал 1000 рублей, полученных от МХТа. Между тем для Маши и родителей Мелихово становилось все более и более тяжелым бременем. Антон инструктировал их насчет посадки тополей, вспашки парка, укрытия от мороза цветов. Машу морально поддерживала Александра Хотяинцева, которая часто наведывалась в гости к Чеховым. Свое утешение Маша нашла в живописи: вдвоем с Хотяинцевой они начали писать портрет Татьяны Щепкиной-Куперник.
Зима в тот год началась рано: первый снег в два вершка выпал 27 сентября. Лошадей и коров перевели на зимний корм, зарезали на мясо четырех овец и двух телят. Павел Егорович записал в дневнике 8 октября: «Окна заледенели, как зимою. Восход солнца яркий. В доме во всех комнатах холодно. Дров еще не навозили».
Прогретый солнцем Крым показался Антону вполне сносным, и он настроился на романтический лад. Ожидая в Севастополе парохода на Ялту, он познакомился с военным врачом, и лунной ночью они вдвоем отправились прогуляться по монастырскому кладбищу. Там Антон подслушал, как какая-то женщина умоляла монаха: «Если ты меня любишь, то уйди». Ялта еще более расположила его к романтике — он постоянно возвращался мыслями к Ольге Книппер. А Лике написал, что, несмотря на «незаконную связь с бациллами», собирается удрать в Москву дня на три: «Иначе я повешусь от тоски. <…> У Немировича и Станиславского очень интересный театр. Прекрасные актрисочки. Если бы я остался еще немного, то потерял бы голову».
В Ялте тоже нашлись особы, жаждущие подружиться с Антоном. Госпожа Шаврова-старшая приехала сюда со своей третьей дочерью, болезненной Анной. Были здесь и внучки Суворина — Вера и Надя Коломнины. Антона сразу взяла под крыло начальница женской гимназии Варвара Харкеевич, сделав его членом попечительского совета. Мужскую компанию в Ялте составили люди выдающиеся: Федор Шаляпин, Бальмонт, группа больных туберкулезом врачей во главе с доктором Срединым. Однако самым полезным для Чехова оказалось знакомство с Исааком Синани, владельцем книжного и табачного магазинов. Благодаря ему до Антона вовремя доходили все его телеграммы, письма и посетители.
В первые недели Чехов сменил одну наемную квартиру в окрестностях Ялты на другую. Вскоре он настолько свыкся с крымским «цветущим кладбищем», что решил купить здесь имение и построить в городе небольшой дом. Двадцать шестого сентября Синани повез Антона посмотреть продажное имение в Кучук-Кое — за него просили две тысячи рублей. В письме к Маше Антон нарисовал план: камни, кипарисы, двухэтажный дом с красной крышей, татарская сакля, кухня, сарай, гранатовое дерево, три десятины земли и по соседству — татарская деревушка, где «краж не бывает». Единственный недостаток — подъездная дорога, круто идущая вниз. Впрочем, в недалеком будущем ожидалось строительство береговой железнодорожной ветки. Маша ответила, что каменные постройки надежнее деревянных и что хуже мелиховской дороги уже ничего быть не может (Серпуховской уездный совет все откладывал строительство шоссе до Лопасни). Ваня, который любил отдыхать на семейных дачах, идею покупки имения одобрил. К тому же цена была сходная. Спустя неделю Антон решился и на дом в Ялте: земельный участок в Аутке в двадцати минутах ходьбы от центра продавался за пять тысяч рублей. На нем можно было построить дом для всей семьи.
В самый разгар хлопот о покупке земли, 12 октября, Синани получил телеграмму: «Не откажите сообщить, как принял Антон Павлович Чехов известие о кончине его отца. Как его здоровье. Телеграфируйте <…> Марии Чеховой». Только на следующий день он решился показать телеграмму Антону. В полном замешательстве Антон телеграфировал ответ: «Отцу царство небесное вечный покой грустно глубоко жаль пишите подробности здоров совершенно не беспокойтесь берегите мать Антон». За те три дня, в течение которых не стало Павла Егоровича, никто не написал Антону ни слова.
Девятого октября — Маша в это время была в Москве — Павел Егорович поднял в чулане тяжелый ящик с книгами. В тот день на нем не было грыжевой подвязки, и, распрямившись, он почувствовал сильную боль в паху — мышцами живота защемило выпавшую кишку. Он с трудом добрался до постели. Евгения Яковлевна запаниковала и вызвала из Угрюмова врача. Тот приехал, провел около больного четыре часа и настоял на отправке его в московскую больницу. Евгения Яковлевна послала человека в Лопасню телеграфировать о случившемся Маше[439].
Затем по замерзшей ухабистой дороге врач повез Павла Егоровича на станцию. Через три часа он доставил его в клинику профессора Левшина и исчез. Профессор сразу же распорядился дать больному хлороформ и стал готовиться к операции.
Ни Маша, ни Ваня пока ни о чем не подозревали. Лишь в половине одиннадцатого вечером Маша получила тревожную телеграмму и бросилась разыскивать клинику. Через день она писала о случившемся Антону: «Наконец, в четвертом часу утра сходит профессор Левшин и начинает кричать на меня, что бросили старика, никого с ним не было. Что операция была трудна, что он замучился, вырезал [3]/4 аршина омертвевшей кишки и что только здоровый старик мог вынести такую длинную операцию <…> Когда я объяснила, что я оставила дома отца совершенно здоровым <…> и что телеграмма свалилась на меня как снег на голову, он пожалел меня и начал говорить, что операция удачна, что я даже могу слышать голос отца. Он повел меня наверх, окровавленные ординаторы окружили отца, загородили от меня, и я услышала довольно бодрый голос отца. Опять ко мне обратился профессор и сказал, что все пока благополучно, но все может быть, и чтобы я к 8 часам утра опять приезжала и молилась бы Богу…»
