Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи

Н. В. Гумилёва

Воспоминания

С Львом Николаевичем я познакомилась совершенно неожиданно, в 1965 году, у нашего общего друга — художника Юрия Матвеевича Казмичева. Он был петербуржец и еще до войны дружил со Львом. Когда Лев очень голодал, то иногда забегал к Юре попить чайку и позировал ему (за что Юрий Матвеевич иногда даже что-то платил). Но еще больше Льва привлекала возможность побеседовать с братом Юры — Михаилом Матвеевичем — высокообразованным человеком, замечательным переводчиком с испанского и португальского, который хорошо знал поэзию и историю. Во время войны, в эвакуацию Юра попал в Москву, потом женился и стал москвичом.

Однажды Юра позвонил мне и сказал, что к нему приезжает друг, которого он не видел, наверное, лет пятнадцать. Это замечательный человек, умница, доктор наук. Юриной жены Оли в тот момент не было в Москве, и он попросил меня помочь устроить небольшой стол для гостей.

Я, конечно, согласилась. Испекла небольшой пирог и приехала к вечеру в мастерскую Юры, куда-то на окраину города, организовала ужин, и мы стали ждать гостя. Было еще несколько приглашенных — художников и ученых.

Когда Юра сказал мне, что его друг — сын Ахматовой и Николая Степановича Гумилева, на меня это не произвело никакого впечатления. Я, конечно, слышала об Ахматовой (у нас дома, у папы, была даже книжечка ее стихов), но мне был интересен именно друг Юры — такой, по его словам, замечательный и талантливый человек. А то, что он сидел 14 лет, было для меня вообще поразительно, как своего рода эталон трагичности и героизма.

Мы сели за стол в мастерской — небольшой длинной комнате, где Юра работал. Я сидела в конце стола, откуда мне была видна дверь. И вот она открылась, и перед нами предстал человек с очень светлым и детским выражением лица, излучающий доброту. Одет он был в короткий пиджак, из рукавов которого выглядывали манжеты рубашки. Но я прежде всего обратила внимание на лицо: какое удивительное светящееся лицо! Он галантно поклонился, сел с нами за стол, очень легко включился в общий разговор, стал сразу что-то рассказывать.

Во время той первой нашей встречи Лев говорил о проблемах со «Словом о полку Игореве». Д. С. Лихачев поручил ему объяснить монгольские слова, которые встречались в «Слове», а когда Лев чем-то занимался, он уходил в этот вопрос весь целиком. Он рассказывал о том, что только в XIII веке на Руси появились татаро-монголы, а в XII веке (когда, по общепринятой версии, было написано «Слово») о монголах еще не было и слуха. И он передвинул время написания «Слова» с 1187 года на более поздний срок — на 1250-й год. Ну конечно, все возмутились: как же так?! Ведь датировка «Слова» — уже устоявшийся факт! Особенно воспротивился Б. А. Рыбаков. Лихачев был более гибок, он сказал: «Мне кажется, что верна моя версия, но и Гумилев имеет право на свою трактовку». Когда Лев нам все это рассказывал, мы слушали раскрыв рот. Потом задавали вопросы. И вот какая особенность меня тогда поразила: Лев Николаевич говорил понятно и уважительно с любым слушателем, даже с самым некомпетентным, и о сложных вещах рассказывал так, что все было понятно.

Так мы познакомились, и, мне кажется, я сразу в него и влюбилась. Я не могла от него глаз оторвать, только на него и смотрела: добрейшее лицо, но при этом он часто уходил в себя (глазами вроде смотрит на тебя, но чувствуешь, что он где-то далеко). Он даже мог что-то при этом говорить, но думал о своем: у него в голове все время шел мыслительный процесс.

Лев через несколько лет после нашей первой встречи, мне рассказывал: «Я посмотрел и подумал: О, какая красивая москвичка! Ну, тут не «обломится». У нее, наверное, тьма поклонников. Так что я даже и не рассчитывал».

Но наш Юра Казмичев очень хорошо относился к нам обоим и считал, что хорошо бы нас соединить, и стал своего рода свахой. Через какое-то время после той первой встречи Юра опять позвонил мне и сказал, что приезжал Лев Николаевич и спрашивал: «Как там поживает наша красивая москвичка?» Он, значит, меня запомнил. Но меня в то время не было в Москве. А на третий раз, уже в 1966 году, когда он приехал, то позвонил мне и сказал, что скоро у него выйдет новая книга и он привезет ее мне в подарок. То есть у него появился предлог повидаться, и я тоже была этим довольна. Я дала ему по телефону свой адрес. Он очень обрадовался.

Это было трудное для Льва Николаевича время. В марте 1966 года умерла его матушка Анна Андреевна, и начались всякие сложности и неприятности: наследие Ахматовой начали делить Пунины, хотя Лев был единственным сыном и законным наследником и отдал все безвозмездно, по дарственной, в Пушкинский Дом, получив совершенно формально 100 рублей. Пушкинскому Дому запретили принимать архив от Льва Николаевича, Союз писателей принимал все решения не в его пользу. Он был измучен тяжбами, длившимися уже почти полгода. Но вопреки всему И. Н. Пунина весь архив Ахматовой за большие деньги продала в две организации.

Когда в августе 1966 года Лев Николаевич в очередной раз приехал в Москву и позвонил, я пригласила его зайти. Он был очень вежливый, немножко чопорный (он ведь воспитан был бабушкой, которая по сути дела воспитала трех сыновей — Николая Степановича, Дмитрия Степановича и Льва. Он с ней был с рождения и получил хорошее воспитание: знал, как себя вести с дамами, мог поцеловать руку — это все ему было просто). Лев подарил мне свою книжку «Открытие Хазарии» с надписью: «Очаровательной Наталии Викторовне Симоновской от автора. 30.VIII.1966».

Когда он пришел, все было очень мило, но чувствовалась какая-то неловкость, говорить было трудно. И он быстро ушел. Я подумала: это хороший признак — то, что он умеет уходить. В этом отношении со Львом всегда было легко, он был очень деликатным человеком.

А уже в следующий раз я встретила гостя более основательно, что называется «разложила шатер». Я ужасно волновалась, потому что была уже влюблена. А Лев мне казался таким спокойным. Он стал меня дотошно расспрашивать — о моем происхождении, о семье, пока не убедился, что все в порядке. И тогда я поняла, что он не зря интересуется. Через несколько дней он снова мне позвонил и предложил встретиться и погулять по Москве. Ну, где у нас можно встретиться? Я жила на Зубовской: между Плющихой и Крымской набережной, поэтому и предложила пойти в Парк культуры имени Горького. Он согласился.

Перед встречей я очень долго «нафабривалась», чтобы быть красивой: платье меняла несколько раз, а он бедный стоял на Зубовской площади, на остановке автобуса. И поскольку он человек очень пунктуальный, то мое опоздание в мою пользу его не настроило. Когда я прибежала, он сказал, что уже собирался уходить. Пришлось мне извиняться.