Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

* * *

Поздним вечером в редакцию приехали Милецкий и Хирен. Привезли отличную боевую информацию - "Контрудар наших войск в районе Наро-Фоминска". Над заголовком поставили рубрику: "В последний час". Заметка эта действительно поступила к нам в последний час, даже в последние минуты перед сдачей номера в печать. Но рубрика озадачила секретаря редакции Карпова:

- Не попало бы нам за эту самодеятельность...

Дело в том, что под такой рубрикой обычно печатались официальные сообщения Ставки и Совинформбюро. Я тоже заколебался было, а потом все же оставил рубрику в надежде, что начальство в большой претензии не будет, а читатели и подавно. Претензий действительно не последовало.

Получили мы и фотографии с того же направления, но из-за позднего времени в номер они не попали. Напечатали их на следующий день - 6 декабря. На одном - панорама подбитых и захваченных немецких танков в районе Наро-Фоминска. На втором - снежное поле, усеянное трупами гитлеровцев. Внушительный предвестник нашего контрнаступления...

А с Калининского фронта спецкор прислал и вовсе боевой материал. Напечатали мы его на первой странице под большим заголовком "Войска Калининского фронта начали наступление". В тексте же сообщались такие подробности: "Операция начала развертываться ночью... В 11 часов утра после мощной артиллерийской подготовки перешли в наступление войска, занимавшие оборону северо-западнее Калинина... Наша часть, действующая в непосредственной близости к восточной окраине Калинина, ворвалась на территорию кирпичного завода... Другая часть, атаковавшая город с севера, очистила от противника Исаевский и Литейный переулки..."

В редакции царило необычное оживление. Готовя очередной номер, мы с нетерпением ждали сообщений о контрнаступлении войск Западного фронта. Корреспонденты "Красной звезды" разъехались, - кажется, по всем его армиям. К вечеру они должны были вернуться с полным коробом материалов. Зарезервировали для них первую и вторую полосы.

Но под вечер меня и редакторов других центральных газет пригласили к А. С. Щербакову. Вижу на столе у него "Красную звезду" с материалом о наступлении Калининского фронта.

- Вы забегаете вперед, - сказал он мне. И добавил, обращаясь уже ко всем приглашенным: - В Ставке считают, что пока не следует печатать сообщений о нашем наступлении. Обождем. Пристраивайтесь к сообщениям Информбюро...

Мы поняли, что это - прямое указание Сталина. Александр Сергеевич в подобных случаях редко ссылался на Сталина. Но мы все же догадывались, когда он говорит от себя, а когда передает указания Верховного.

Вернулся я в редакцию, рассказал товарищам о совещании в ЦК партии, и принялись мы в спешном порядке "перестраивать номер", заполнять полосы, предназначенные для сообщений о контрнаступлении, иными материалами.

Пожалуй, за все время Московской битвы у нас не было такой блеклой информации о ней. Да и сводка Совинформбюро такая же бесцветная: "В течение 6 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах". И ни слова о контрнаступлении под Москвой.

Ничего не поделаешь! Торопливость в данном случае действительно может оказать плохую услугу войскам. Ведь контрнаступление только началось. Мы верили в его успех. Однако понимали, что не только такая большая операция, а и любой бой - уравнение с многими неизвестными.

Утром я поехал к Жукову "поплакаться в жилетку". Георгий Константинович сочувственно выслушал меня и посоветовал:

- Потерпи немного...

7 декабря

Хоть и не хватает в этом номере материалов о Московской битве, все-таки нельзя назвать его сереньким. В нем широко представлены наши писатели - Илья Эренбург, Федор Панферов, Константин Симонов... Симонов только вчера вернулся с Северного фронта. Вечером мы встретились. Он стал рассказывать об увиденном там, о пережитом, но вдруг прервал этот свой рассказ:

- Хочешь, прочитаю тебе стихи?..

Я не успел ответить - он уже выхватил из полевой сумки пачку исписанных листиков и начал чтение. Громко, словно перед большой аудиторией. Это была поэма "Сын артиллериста". Прослушав все до конца, я молча отобрал у него рукопись и на уголке первой странички написал: "В номер". Симонов обрадовался, даже глаза заблестели. Обрадовался и я - давно у нас не было стихов Симонова.

До глубокой ночи затянулась наша беседа. Много любопытного рассказал мне Симонов о своем двухмесячном пребывании на Севере, но еще больше узнал я потом из его дневников, которые хранились у меня в сейфе. Тут, наверное, требуется небольшое разъяснение. Во время войны всему личному составу действующей армии запрещалось вести дневники. Причины понятны. Понимали их и я и Симонов. Но писатель, очевидно, не может обойтись без каких-то записей своих впечатлений, наблюдений. Однажды Симонов принес мне целую пачку таких записей. Я прочитал их, они мне понравились. Больше всего - за честность суждений, за откровенность. По всем правилам воинской дисциплины, я должен был бы наказать его за нарушение запрета и отобрать дневники. Я их и отобрал, но... по ходатайству самого Симонова. Он попросил меня хранить их "на правах секретных документов"; это, мол, будет безопаснее и для него, и для дневников. Я спрятал их в своем сейфе, и с тех пор по возвращении из каждой своей командировки Симонов приносил мне новые и новые записи, а я складывал их в сейф рядом с прежними.

Опубликованы они были лишь в 70-е годы в виде двухтомника под общим названием "Разные дни войны". На подаренном мне экземпляре этого двухтомника автор сделал такую надпись: "Давиду Ортенбергу - первому лорду-хранителю этих не печатанных тогда дневников - с любовью и дружбой. Твой Костя"...

* * *

А теперь вернусь к тому, на чем прервался.

...Глубокая ночь на 7 декабря 1941 года. Все хлопоты с очередным номером газеты закончены. Вот-вот должны принести из типографии сигнальный экземпляр. Я дожидаюсь его по обязанности. А Симонов, конечно, потому, что в этом номере идет его поэма.

Он сидит напротив меня в удобном кресле, попыхивает своей трубкой, начиненной каким-то третьесортным табаком, и все рассказывает и рассказывает мне о Севере, о Северном фронте, Северном флоте. Я смотрю на него и думаю: "До чего ж он отощал и измотался в этой двухмесячной командировке!" Спрашиваю:

- Тебя что, не кормили там?

- Головами сушеной трески кормили, - отвечает шутливо Симонов.

За этой шуткой - далеко не шуточная история. Получив наш вызов в Москву, Симонов и работавший с ним в паре фотокорреспондент Бернштейн добрались поездом до Кандалакши, а там пересели на лесовоз, следовавший в Архангельск. По пути этот лесовоз затерло льдами. На нем кроме команды и наших спецкоров было две с половиной тысячи жителей Архангельска, возвращавшихся домой с оборонных работ на Северном фронте. Восемь суток провели они во льдах. Запасы еды кончились. Съели все, включая несколько бочек голов сушеной трески, предназначавшихся для изготовления клея. Начался голод. Появились больные. Лишь на девятые сутки подоспел на выручку ледокол...