Николай Греч - Воспоминания о моей жизни

На меня легла тяжелая работа. Сотрудники разделились по частям: в каждой был особый редактор. Все они составили список статей; список напечатали и роздали сотрудникам. Все это нужно было готовить, сличать, согласовывать, исправлять в слоге и нередко в содержании. Работа кипела. Плюшар предложил мне за первые три тысячи подписчиков восемь тысяч рублей, а за каждую следующую тысячу — по тысяче. Я возразил, что лучше будет, если он за первые три тысячи даст шесть тысяч, а потом за тысячу будет прибавлять по две; потому что сначала ему будет платить труднее, нежели впоследствии. Он принял эту перемену с благодарностью. Сверх того обязался он платить мне особо за мои статьи, по общей цене: за лист оригинальной статьи по двести рублей и за перевод по сто. Увидев в самом начале значительное число подписчиков, я объявил, по выходе первого тома, что не стану брать ничего за собственные свои статьи. Этим приобрел я возможность заменять плохие статьи других, не обременяя издателя двойной платой, за статьи забракованные и за представленные мной.

Явился Сенковский. Ему дали за имя его в списке 6000 руб. да за каждую оригинальную статью вдвое против прочих сотрудников: 400 руб. вместо 200 руб. и за перевод 200 вместо 100 руб. (Весь счет на ассигнации; в это время ассигнационный рубль стоил 26 копеек серебром.) Его статьи действительно были очень хороши, умны и оригинальны, но никто не мог проверить, правду ли он пишет. Мы не имели ориенталиста, который мог бы проверять его. Нет сомнения, что Сенковский многое привирал, по своему обыкновению.

Помощником мне, особенно по наукам военным и математическим, поступил инспектор классов в Павловском корпусе Александр Федорович Шенин, человек очень умный и способный. Он получал по пяти тысяч руб. в год, из которых половину платил я из своих доходов, а другую — Плюшар. Шенин учился в Павловском корпусе, но, по совершенной косолапости, не мог вступить в военную службу и остался при корпусе сначала библиотекарем, потом инспектором классов. Он пятнадцать раз сряду прослушал курс всех наук, знал в точности свойства и требования корпусного воспитания и обучения. Я.И.Ростовцев потерял в нем самого усердного и полезного сотрудника.

Четыре первые тома вышли в течение 1835 года. Публика приняла издание с одобрением. Подписчиков было, по словам Плюшара, 6000, а в самом деле, вероятно, гораздо больше. Я получил за первый год 22 000 руб. Это взволновало Сенковского. В 1836 году вышли еще два тома, но позже назначенных сроков, потому что сотрудники не доставляли статей вовремя, без милосердия растягивали их (например, арифметика заняла пятьдесят страниц мелкой печати) и величали переводы оригинальными сочинениями. В августе 1836 года Сенковский, терзаемый завистью, возобновил свои покушения, заготовив в Библиотеке для чтения невыгодный отзыв о Лексиконе. Плюшар, в типографии которого печаталась Библиотека, прибежал ко мне и объявил о злом намерении Сенковского.

— Я напишу к нему, — сказал я, — и он, конечно, исключит или переменит статью.

— Нет, — возразил Плюша, — вы будете писать нежно и учтиво; дайте я напишу.

— Извольте.

Плюшар пошел в другую комнату, написал письмо и принес ко мне. Я изумился. Он говорил Сенковскому как какому-нибудь мальчишке: как-де он осмеливается писать о Лексиконе, получая даром по 6000 руб. в год. «Если вы дерзнете напечатать вашу статью, — говорил Плюшар в заключение, — я разобью станки, которые ее тиснули».

— Что вы делаете? — сказал я ему. — Не забудьте, что вы ничтожный иностранец, званием ремесленник, а он профессор, статский советник. Вы наживаете себе злейшего врага.

— Пустое, — отвечал Плюшар, — вы этих поляков не знаете: наплюй им в рожу и потом дай сто рублей, они вам руки расцелуют.

— Когда так, — отвечал я, — делайте как угодно.

— Письмо было отправлено к Сенковскову на дачу. Плюшар был прав. Оно не произвело ни малейшего явного взрыва. На другое утро является ко мне Сенковский и говорит, притворно ухмыляясь:

— Чудаки вы с Плюшаром, приняли мою шутку серьезно. У него привычка подсматривать, что печатается в Библиотеке. Вот я вздумал пошутить над ним, приказал набрать этот отзыв. Я никогда бы его не напечатал.

Эта отговорка, вынужденная трусостью перед ничтожным типографщиком и книгопродавцем, возмутила меня. В следующий четверток, день вечерних у меня собраний, я рассказал эту историю среди всех гостей, в числе которых были поклонники Сенковского. Они донесли ему о моем рассказе, и он поручил им сказать мне, что я никогда не увижу его у меня в доме.

Я отвечал им:

— Скажите ему, что я, как Иван Васильевич Грозный князю Курбскому, объявляю Сенковскому: да я твоей эфиопской рожи и видеть не хочу.

Между тем Сенковский, скрепив гнев свой на оскорбившего его Плюшара, положил в уме отомстить ему жестоко: подавал вид, что не сердится на него, приглашал его к себе на вечера, сажал за карты с звездными кавалерами, давал ему почетное место в танцах с прекрасными дамами, и когда Плюшар совершенно обольстился его любезностью, питомец иезуитов начал обрабатывать его в свою пользу, изъявлял сожаление, что Плюшар тратит так много денег на Лексикон, уверял его, что исполнит должность главного редактора за половину той суммы, которую он платит Гречу, что нужно повытурить всех этих мнимоученых, которые стоят больших денег, и заменить их людьми практическими, безвестными и бедными, которые гораздо лучше, под ведением и по указаниям Сенковского, будут работать за ничтожную плату и т.п. Плюшар слушал его, развесив уши, и наконец спросил:

— А как нам сбыть Греча? Он не согласится уступить.

— Разве вы не знаете Греча? — возразил Сенковский. — Затроньте только его самолюбие: он взбесится и все бросит.

Я ничего не знал об этом. 31 декабря 1835 года, проработав целое утро в типографии Плюшара, чтоб вышел к сроку обширный 4-й том Лексикона, пошел я с ним в мастерскую его сына, живописца. День был сумрачный и туманный. Вижу, при входе нашем, поднимается в тени какая-то фигура, которую можно было отличить только по сигаре во рту. Вижу, это Сенковский, и говорю ему:

— Здравствуй, Сенковский.

— Здравствуй, — отвечал он, — я думал было, что ты, при встрече, бить меня станешь.

— Вот еще, — отвечал я. — ты палок не стоишь.

Оба Плюшара обомлели, вообразив, что выйдет история. Ничего не бывало. Сенковский оскалил зубы и начал говорить о чем-то постороннем. Но коварный не дремал. Козни его против меня начались покушением поссорить меня с Шениным. Ему было сказано, что я отзываюсь о нем дурно, и Шенин дал мне знать, что желает сложить с себя сотрудничество. Я поехал к нему, поговорил с ним, услышал, что ему донесли, и убедил, что это ложь. Он успокоился, и я не считал за нужное доискиваться, кто нас ссорил. Месяца через два Шенин поехал, для свидания с матерью своею, на Кавказ. Мне предложили на время его отлучки в помощники одного не важного, но работящего литератора, Петра Александровича Корсакова, бывшего в то время цензором. Я согласился и продолжал работу по-прежнему. Корсаков был несравненно ниже Шенина и, желая заработать побольше денег, заставлял дочерей своих переводить длинные статьи для Лексикона. Собственные его статьи были ничтожны и нелепы; например: «Бритвенный прибор состоит из блюдечка с выемкой на краю, из кисточки, мыльца и чашки с кипящею водою». И это было написано для помещения в ученом Лексиконе! Разумеется, я такие статьи отбрасывал и тем возбуждал досаду автора. Более всего рассердился он, когда я, прочитав переведенную из Dictionnaire des gens du monde его дочерью статью «18-е Брюмера», заключавшую в себе разные революционные выходки, помарал ее и заменил следующим: «18-е Брюмера VIII года французской республики (9 ноября н. ст. 1799), день, в который Наполеон Бонапарте был назначен первым консулом (см. Наполеон)».