Эммануил Казакевич - Весна на Одере

Когда он ушел, Бюрке злобно покосился на приунывшего Линдеманна, но ничего не сказал.

Поздно вечером их вывели из штаба и под охраной повели в другой дом.

Американский офицер, как потом оказалось, полковник, обратился к Линдеманну на хорошем немецком языке: его удивило, что он видит перед собой гражданского человека. Линдеманн сразу же заговорил по-английски. Полковник пригласил его сесть. Они оживленно разговаривали, и, слушая Линдеманна, американец все повторял задумчиво:

- Иес... Иес...

Время от времени полковник бросал на Бюрке и остальных немцев проницательный взгляд маленьких колючих глаз. Немцы, обтрепанные, небритые, угрюмые, стояли рядком у стены.

"Разведчик", - думал Бюрке, следя исподлобья за американцем. Американец - длинный, худощавый, с черными усиками и тощими волосатыми руками - курил сигарету. Взгляд его на мгновение остановился на Бюрке, и он, усмехнувшись, спросил по-немецки:

- Ну что, господа? Вырвались из русских рук? Что ж, вам повезло!..

Он вышел из комнаты. Все тревожно молчали. Полковник вернулся вместе с другим офицером, у которого на груди красовалась колодка с многочисленными орденскими ленточками. Этот был невысок ростом, плотен и весел, он потирал все время маленькие ручки, хватал со стола то одну, то другую бумажку и, пробегая глазами написанное, бросал обратно на стол. Он прошелся мимо стоявших у стены немцев, что-то шутливо говоря Линдеманну. Линдеманн сдержанно смеялся.

Бюрке не мог ничего понять из того, что говорится вокруг, и тоскливо смотрел то на одного, то на другого, ожидая решения своей участи и все больше волнуясь. Вдруг низенький американец подошел к нему и спросил:

- Эс-эс?

- Н-нет, - сказал Бюрке.

- Знаем, знаем! - лукаво и весело засмеялся американец и опять отошел к столу.

Дальнейшее произошло быстро и неожиданно. Линдеманн встал, учтиво поклонился, и немцы покинули штаб. Впереди их оказался американский сержант, который, сказав что-то Линдеманну, исчез. Немцы вошли в домик на окраине деревни. Там валялось штатское платье, и Линдеманн быстро сказал:

- Переодевайтесь.

Промышленник шепнул Бюрке, что ему, Линдеманну, разрешено отправиться к себе домой, в виллу под Мюнхеном, и там дожидаться распоряжений американских властей.

- Знаете, что? Отправляйтесь со мной, - предложил Линдеманн и тихо добавил: - Они отнеслись к вам исключительно благожелательно, по-джентльменски, сверх всяких ожиданий. Это люди умные, деловые, не крикуны... С ними приятно дело иметь, не правда ли?

Бюрке одевался с лихорадочной быстротой. Наконец пошли. Бюрке шел, поминутно оглядываясь: в глубине души он еще подозревал, что это злая шутка и его сейчас остановят. Но его никто не остановил. Все устраивалось прекрасно!

XXVII

В дивизии еще ничего не знали о Лубенцове, когда в Потсдам прилетел на самолете член Военного Совета генерал Сизокрылов.

Берлин уже капитулировал. Немцы повсеместно прекратили сопротивление, и комендант города генерал Вейдлинг вместе со своим штабом сдался в плен генералу Чуйкову.

Сизокрылов, побывавши в Берлине, приехал сюда, чтобы ознакомиться с положением наших частей западнее города. По дорогам шли многотысячные колонны захваченных и сдавшихся в плен немцев из той группировки, которая предприняла попытку прорваться на запад.

Генерал Середа доложил члену Военного Совета обо всем случившемся. Только что прибыл приказ о дальнейшем движении дивизии на запад, к Эльбе. Комдив был радостно возбужден, как, впрочем, и все офицеры и солдаты дивизии.

Солдаты строились. Шоферы заводили машины.

Уже перед отлетом Сизокрылов спросил:

- Как поживает ваша дочь?

- Хорошо, - ответил Тарас Петрович. - Она теперь в Сан-Суси, осматривает дворец.

Сизокрылов вдруг сказал:

- Вы бы не отпустили со мной дочь? Ей интересно будет посмотреть на Берлин. - Помолчав, он добавил: - Сегодня прилетает из Москвы жена, и мне бы хотелось познакомить ее с вашей дочкой.

Комдив сразу же послал машину за Викой.

Сизокрылов в ожидании девочки прохаживался по зеленому полю аэродрома.

Анна Константиновна знала уже о смерти сына. В ночь на 1 мая Сизокрылов решился. Он вызвал Москву по телефону. Девушка, работавшая на центральном узле в Москве, соединила его с квартирой. Сизокрылов наперед обдумал все, что он скажет, и хотел начать с поздравления по поводу 1 Мая, но, услышав голос жены, сказал:

- Это я, Аня. Возьми себя в руки, Аня. Надо все узнать, все узнать!

Она сразу поняла. И первые ее слова, которые он услышал после вскрика были:

- Дорогой мой, не убивайся!.. Мы выдержим все!

Больше она не смогла произнести ни слова, и он сидел, держа телефонную трубку возле уха, и ожидал. Его рука дрожала, и когда зазвонил другой телефон, он снял вторую трубку и, прижимая обе трубки к ушам, с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить командующему:

- Позвоните, пожалуйста, через десять минут. Теперь я не могу.

Он положил одну трубку, а другую продолжал держать возле уха, наконец сказал:

- Аня! Дорогая!

Тогда в трубке послышалось рыдание, и он молчал и думал о том, как хорошо слышно рыдание за столько тысяч километров.

- Прилетай ко мне, - сказал он. - Возьми отпуск. Хоть на несколько дней. О самолете я распоряжусь.

Он положил трубку и позвонил командующему.

- Что нового? - спросил он, глядя на свою руку, которая все еще дрожала.

Командующий сказал, что только что к Чуйкову прибыли для переговоров начальник генерального штаба генерал пехоты Кребс и два офицера полковник Дуффинг и подполковник Зейферт. Они принесли письмо, в котором написано (командующий прочитал по телефону текст, подписанный Геббельсом):

"Имеем довести до сведения Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами Советского Союза следующее: первому из не немцев сообщаем Вам, вождю советских народов, что сегодня, 30 апреля, в 15.50, фюрер немецкого народа Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством".

- Как вы думаете? - спросил командующий. - Правда или врут?

Сизокрылов сказал:

- Скорей всего правда. Бежал от ответственности на тот свет - в последние ворота, которые были еще для него открыты. Доложено уже в Ставку?

- Доложено. Оттуда получана директива: единственно возможные переговоры - безоговорочная капитуляция.

Первого мая покончил самоубийством Геббельс. На следующий день гарнизон Берлина капитулировал. Сизокрылов вылетал в Берлин, оттуда - в Шпандау и, наконец, - в Потсдам. Здесь он вдруг подумал, что хорошо было бы взять с собой эту милую Вику, дочь командира дивизии. Ему казалось, что присутствие девочки, сироты, не имеющей матери, хоть немножко успокоит материнское сердце Анны Константиновны.