Юрий Власов - Справедливость силы

Я не сочинял тренировку ради репортеров. Была работа. Для посторонних – лишь выхват из всего вала работы. Для зрителя, даже профессионального, оставались скрытыми существо тренировок, смысл их строения.

Существо и форма. Смысл жизни и ее картинки.

Глава 161.

С тренировками я опять запаздывал. Организм был разболтан после потрясений весны и лета. Даже простые тренировки выводили из равновесия. Почти после каждой я чувствовал себя физически нездоровым. Я ждал выправления здоровья, но оно что-то не торопилось даже к своей обычной норме. Крепко качнул меня нервный срыв…

Конец декабря шестьдесят второго и почти три недели января нового года я провел на Кубе.

Она еще жила напряжением Карибского кризиса – недлинные месяцы отделяли от него. Мы приехали вскоре после правительственной делегации во главе с первым заместителем Председателя Совета Министров СССР А. И. Микояном.

Я навестил виллу Хемингуэя. Дом еще не набрал лоск музея – жил жизнью своего хозяина. Открытость вещей, ненарочитость, и даже слуги на местах.

К людям, подобным Хемингуэю, приложимы слова Альберта Эйнштейна: "Моральные качества замечательного человека имеют, вероятно, большее значение для его поколения и для исторического процесса, чем чисто интеллектуальные достижения. Эти последние сами зависят от величия духа, величия, которое обычно остается неизвестным" (Кузнецов Б. Г. Эйнштейн. М., Изд-во АН СССР, 1962. С. 284).

Я вернулся с Кубы опять расклеенным. Потеря режима, отсутствие тренировок, опять нагрузка на нервы (я выступил с лекциями свыше двух десятков раз, а у меня практически любое выступление, даже просто интервью,– на повышенных, если не на предельных, оборотах нервов) – следовало незамедлительно восстанавливать силу. Соперники не ждали, а я уже так давно не только не продвигался вперед, но и не вел правильных тренировок. А что, почему – до этого ведь никому нет дела. Ты должен выдавать силу – или убираться из игры.

Великая гонка не делает исключения. Атлеты находят все новые и новые подступы к силе. Мой результат в Риме потряс воображение людей. Через двадцать четыре месяца его повторил в Будапеште Шемански, и тот "фантастический" результат сошел за будничный. Это – именно великая гонка. Ни один результат не может обезопасить от поражения, если не обновляется в год или два. Значит, в год-два найти новую силу! Найти или навсегда выпасть из великой гонки.

Я чувствовал себя своим в этой гонке. И не только своим, но и ее хозяином. Великий искус быть сильным снова превращал работу над собой в радость.

Этот искус, а с ним и желание оторваться от соперников исказили представления о тренировке. Я двинулся в новые испытания, в новый поиск. Мне следовало привести в полный порядок все системы организма. Я пренебрегал сбоями, больше того – презирал любые сокращения нагрузок как слабодушие и отступничество. До сих пор все уминалось в тренировках – ошибки и травмы. Я всегда выходил из тренировок обновленный и счастливый, даже если был перетренирован, что называется, вдрызг. И всегда – с опытом нового, драгоценностями этого нового.

Глава 162.

На Кубе я познакомился с многими, кто знал Хемингуэя. От капитана шхуны "Пилар" Грегори Фуэнтэ я узнал, что в 1936 году Хемингуэй побил мировой рекорд, поймав у берегов Бимини (Багамские острова) на спиннинг мако, которая весила 354 кг. Мако – родственница белой акулы, прозванной "белой смертью".

Роберто Эррера, исполнявший отдельные поручения Хемингуэя и считающий себя его секретарем, написал на томе из собрания сочинений писателя, привезенном мной из Москвы, слова любви к Папе (так звали Хемингуэя его друзья).

Эррера служил в универмаге. Там, за прилавком, я и нашел его. Я слушал Роберто до рассвета в своем номере гостиницы "Свободная Гавана". На стуле напротив нас стоял портрет Хемингуэя. Я тоже взял его с собой из Москвы – обложка "Лайфа", посвященного памяти писателя. Это очень тронуло и расположило Эрреру. Я услышал много интересного. Как и Ремарка, я мечтал увидеть Хемингуэя. Не называя себя, не смея называть себя, вообще не называясь, просто взглянуть на Мастера. Так же, несколько лет спустя, я стоял у калитки дома Паустовского. Я так и не отворил калитку.

У меня отвращение к излияниям чувств. Это удерживало от схождения с близкими по духу людьми. И все же, как думается теперь, я был не прав. Мастеру нужны добрые слова. Очень нужны. В большом мастерстве, в душевной щедрости Мастер все равно одинок. Слова понимания его труда всегда нужны ему. А какими еще могут быть слова, обращенные от сердца к сердцу?..

На Кубе я был представлен Че Геваре, разговаривал с Фиделем Кастро. Республика оставляла яркий след в памяти, ведь с победы революции минули всего три года.

После в дневниках Че Гевары я прочел, что именно в эти месяцы завершалась подготовка к переброске его в Боливию. Обращала внимание внешность: землистое, одутловатое лицо астматика, несколько мрачноватый взгляд исподлобья…

Глава 163.

К началу 60-х годов классический жим окончательно выродился в трюковую разновидность толчка, вернее толчкового швунга, или в выкручивание веса с глубоким провалом спиной назад, вполне справедливо запрещенных правилами.

От меня жим прихватывал большую часть энергии. Я "обложил" силу множеством вспомогательных упражнений: отжимы на брусьях с отягощениями, жим широким хватом, жим лежа с наклонной доски, жим из-за головы, "брэдфордовский" попеременный жим. Каждое из упражнений воздействовало на определенную группу мышц, участвующую в классическом выжимании штанги, обеспечивая мощный срыв веса с груди, преодоление зависания его в мертвой точке – положении переноса главных усилий с одной группы мышц на другие. Те и другие в данном положении действуют не в оптимальном режиме: следует за счет скорости, то есть силы определенных мышц, проскочить это мертвое зависание. Потом дожимание веса в классическом жиме – тут работают мышцы, разворачивающие лопатки, трапециевидные мышцы, разумеется, и трехглавые рук. Надо все мышцы – и не названные – не только вытренировать, но и вытренировать в соответствии одна с другой. Тогда усиление сложится непрерывным, имеющим опоры во всех точках прохождения веса.

И вот эту сложную, очень объемную работу (болезненную для позвоночника) зашельмовали трюковым жимом. Многие атлеты годами готовили мышцы к новым весам, взламывали сопротивление новых весов; другие – подменили эту работу шлифовкой трюка, когда и судейский глаз не успевал отмечать подлоги. К примеру, подлоги за счет удара ногами: атлет, выпрямляясь, бьет грудью по грифу – это запретный прием, так как на вес воздействуют не руки, а ноги.