Валерий Михайлов - Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей
Повинуясь безотчетному и безошибочному чутью художника, Лермонтов отказывается от рифм и пишет белым стихом, — какие уж тут созвучия и песнопения, когда земное и небесное сходятся в яростном и беспощадном противоборстве. Одно не приемлет другого, война на полное взаимоуничтожение; и душа — поле битвы.
В этой необитаемой среде, где ничто не отбрасывает теней, слышны лишь «…два противных диких звуков, /Два отголоска целые природы». Что это — не ясно, но отголоски борются друг с другом — и ни один не может победить.
…Добро и зло? Поэт впрямую не называет: то ли сам не знает, то ли не хочет определять словом борющиеся силы.
…СтрахПрипомнить жизни гнусные деяньяИль о добре свершенном возгордитьсяМешал мне мыслить…
Далеко «без желания и цели» летит и летит он, пока не встречается ему «светозарный ангел». Ангел обвиняет его в грехах, обещает наказанье и отправляет на землю, «где труп твой зарыт»:
«…ступай и там живи, и жди,Пока придет Спаситель — и молись…Молись — страдай… и выстрадай прощенье…»
И вот «сын праха» опять видит край земной, толпу ликующих друзей, где грех с вином кипит, и ту видит, которую любил, но ничего кроме досады и презрения не чувствует. И он спешит к своей могиле — и созерцает страшную картину разложения, ничтожества плоти.
И я сошел в темницу, узкий гроб,Где гнил мой труп, — и там остался я;Здесь кость была уже видна — здесь мясоКусками синее висело — жилы тамЯ примечал с засохшею в них кровью…С отчаяньем сидел я и взирал,Как быстро насекомые роилисьИ поедали жадно свою пищу;Червяк то выползал из впадин глаз,То вновь скрывался в безобразный череп,И каждое его движеньеМеня терзало судорожной болью.Я должен был смотреть на гибель друга,Так долго жившего с моей душою,Последнего, единственного друга,Делившего ее земные муки, —И я помочь ему желал — но тщетно…
Сын праха — видит только прах. И забывает про моленья.
Вместо мольбы — дикие проклятия:
На моего отца и мать, на всех людей, —И мне блеснула мысль (творенье ада):Что, если время совершит свой кругИ погрузится в вечность невозвратно,И ничего меня не успокоит,И не придут сюда просить меня?..И я хотел изречь хулы на небо —Хотел сказать: ………………..Но голос замер мой — и я проснулся.
Ужас полного уничтожения и полного же забвения («И не придут сюда просить меня?..»), то есть спрашивать обо мне — вот что заставляет сына праха позабыть о словах ангела и проклинать всех и все на свете. Но в этом жутком сновидении вновь сошедший на землю все же осознает, что мысль о проклятии — творение ада, и не смеет, хотя и хочет, вымолвить хулы на небо.
Кажется, в русской поэзии никто до Лермонтова не рисовал в своем воображении, с такой силой, искренностью и с такими жестокими по натурализму подробностями, картину собственной смерти и страха перед бесследным исчезновением в вечности.
Пятнадцатилетний юноша-поэт отважился на то безоглядное мужество мысли и чувства, которое не оставляет себе ни одной утешительной надежды — и только на самом краю этой безнадежной пропасти он замирает… — и то, потому что сон вдруг оборвался.
Исследователи творчества Лермонтова заметили, что при всех внешних сходствах «Ночей» с байроновскими стихами «Тьма» и «Сон» разница между ними существенная: картины гибели жизни на земле Байрон воспринимает как сторонний наблюдатель, у Лермонтова же авторское «Я» — главное действующее лицо. И еще: в отличие от английского поэта Лермонтов близок в бунту против земного существования и устроенного небом мирового порядка. Понятно, что чтение Байрона только подтолкнуло его к тому, чтобы высказать все, что было в собственной душе, со всей откровенностью, прямотой и правдивостью, не стесняя себя жестокостью выражений и по отношению к самому себе, и ко всему на свете.
«Ночь. II» углубляет эти страшные видения во сне: поэту открывается уже не жизнь на земле, где все по сути тлен и прах, а Космос, в котором царствует Смерть.
Погаснул день! — и тьма ночная сводыНебесные, как саваном, покрыла.Кой-где во тьме вертелись и мелькалиСветящиеся точки,и меж них земля вертелась наша…
(Курсив мой. — В.М.)Откуда, с какого места в пространстве этот взгляд? — Уже не с земли, а из космоса. Поразительное, умиротворяющее, космическое видение нашей планеты в одном из последних стихотворений Лермонтова — «Спит земля в сиянье голубом…» — то, что своими глазами увидели космонавты через сто с лишним лет, — таким образом, произросло из юношеского видения глубин космоса.
И эта способность видеть небо с земли, и землю с неба — без сомнения, его врожденное свойство. Как и способность жить одновременно — и на земле, и в небесах…
Уснуло все — и я один лишь не спал…
Видение смерти поначалу чудится ему с земли, но потом взгляд словно перемещается в космос:
Вот с запада скелет неизмеримыйПо мрачным сводам начал подниматьсяИ звезды заслонил собою…И целые миры пред ним уничтожались,И все трещало под его шагами, —Ничтожество за ними оставалось —И вот приблизился к земному шаруГигант всесильный — все на ней уснуло,Ничто встревожиться не мыслило — единый,Единый смертный видел, что не дай богСозданию живому видеть…
В костяных руках скелета — по дрожащему человеку; они знакомы видящему, но не называются им.
И странный голос вдруг раздался: «Малодушный!Сын праха и забвения, не ты ли,Изнемогая в муках нестерпимых,Ко мне взывал, — я здесь: я смерть!..Мое владычество безбрежно!..Вот двое. Ты их знаешь — ты любил их…Один из них погибнет. ПозволяюОпределить неизбежимый жребий…И ты умрешь, и в вечности погибнешь —И их нигде, нигде вторично не увидишь —Знай, как исчезнет время, так и люди,Его рожденье — только Бог лишь вечен…Решись, несчастный!..»
И несчастный созерцатель взывает о скорейшей гибели и друзей, и себя, и всего — лишь бы закончились мучения:
«…Ах! — и меня возьми, земного червя —И землю раздроби, гнездо разврата,Безумства и печали!..Все, что берет она у нас обманомИ не дарит нам ничего, — кроме рожденья!..Проклятье этому подарку!..»
Что эта тщетная, бедная жизнь, «где нет надежд — и всюду опасенья»!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
