С Мюге - Улыбка фортуны

Между тем запасы белой чемерицы на Алтае были огромны. С каждых ста квадратных метров она может дать пятьдесят-шестьдесят килограммов зеленой массы, то есть, гораздо больше, чем обычная трава, которую используют для силосования. По питательным качествам чемерица оказалась выше луговой травы и таких известных силосных растений как подсолнух и кукуруза. Я приготовил две бочки чемеричного силоса, скормил его волам и доказал рентабельность этой затеи.

У меня возникли две гипотезы для объяснения безалкалоидности алтайской чемерицы[1]. Первая: чемерица растет медленно и дает первые семена только на двадцатом году жизни. Безалкалоидные формы везде были съедены до того, как начали размножаться, и не выдержали конкуренции с другими видами растений. На Алтае же единственное травоядное животное — горный козел, который пасется на открытых склонах. В чемерицу он не лезет. Вот и сохранилась безалкалоидная чемерица до наших дней. Вторая: алкалоиды образуются ночью, когда в растениях преобладают процессы диссимиляции. А в горах ночью заморозки и все процессы приостанавливаются…

Вот это и послужило материалом работы, которую я доложил на конференции и «сшиб» за нее первую премию, о чем уже хвастался выше… Вскоре после конференции меня вызвали в комитет комсомола. Я несколько удивился, так как, судя по уставу, должен был считаться механически выбывшим. Сразу после армии я потерял комсомольский билет и перестал платить членские взносы. Сначала я предположил, что мне предложат восстановиться в комсомоле и, как это делалось в подобных случаях, объявят строгий выговор. Однако уже у дверей комитета эту версию пришлось оставить, так как вместе со мной были приглашены и незапятнавшие своей комсомольской репутации студенты. Нас, получивших премии на конференции, ЦК ВЛКСМ награждал почетными грамотами. Подписал их первый секретарь ЦК комсомола Михайлов, а вручал какой-то босс рангом пониже. Присутствующий при церемонии комсомольский актив настаивал на том, чтобы у каждого награждаемого красовался на груди комсомольский значок. Кто-то приколол свой значок к лацкану моего пиджака. «Как в драмкружке, — подумал я, — когда нацепляешь на себя нужные по пьесе регалии».

Стукачи

В следующем 1949 году я собирался пройти практику на конном заводе в районе Северного Кавказа. Но неожиданно был вызван в деканат, где мне сообщили, что дирекция Академии направляет меня в учебное хозяйство Батрачку. Я начал выяснять, чья это инициатива. Но все те, с кем я разговаривал, ссылались друг на друга. Я понял, что толку не добьюсь, и решил не ломать зря копья, а ехать, куда посылают. Появилось ощущение какой-то обреченности. Потом я понял, что это не было результатом только предчувствия.

Еще на третьем курсе профессор Д. А. Кисловский предложил мне такую работу — выяснить с помощью серологических реакций близость родства между лошадью, ослом, зеброй и куланом. В свободные от лекций часы я часто работал на кафедре генетики и разведения сельскохозяйственных животных. Рядом со входом на кафедру была дверь спецчасти академии. Я часто видел, как оттуда выскакивали раскрасневшиеся взволнованные студенты. Однажды через кого-то из студентов пригласили туда и меня. Начальник спецчасти представил меня какому-то человеку со шрамом на щеке, назвав его Иваном Ивановичем. Иван Иванович первым делом сказал, что ему известно, что у меня в тумбочке лежит привезенный с фронта револьвер. Я заявил, что этого не скрываю, так как револьвер «Смит Вессон», во-первых, без патронов, во-вторых, декоративный, в-третьих, все равно испорчен. Он потребовал, чтобы я его принес. Когда я это сделал (вынув из него предварительно некоторые детали), он сказал, что, согласно статье 182 Уголовного кодекса РСФСР мне грозит тюрьма за незаконное хранение оружия, но он мне поможет выпутаться из этой истории, если я соглашусь помочь ему. Я спросил, в чем будет заключаться моя помощь. Он пообещал поговорить со мной в следующий раз.

Тут я допустил непростительную недогадливость. Если бы я сразу понял, что он вербует меня в стукачи, и послал бы его ко всем чертям, то разговор, возможно, на этом прекратился бы. Но он решил, что я понял и колеблюсь. На следующий раз он разговаривал со мной так, как будто бы я уже согласился, и когда я, перебив его, заявил, что шпионить за товарищами — не моя профессия, он ужасно обозлился: «Мы что, с Вами в бирюльки играем? Вы еще пожалеете!»

Через некоторое время меня перевели в другую комнату общежития. Обычно комендант в расселение студентов старших курсов не вмешивался. Люди объединялись по четыре человека в комнате в зависимости от свободных мест и взаимных симпатий. Здесь же была проявлена поразительная настойчивость. Все стало ясно, когда в эту же комнату был поселен Коля Дзюба, о котором ходила слава стукача.

Решив, что удобнее жить с явным стукачом, чем с тайным, я не стал сопротивляться. Однако организовал с помощью своих товарищей слежку за Дзюбой. Мы выяснили, что он общается с Иваном Ивановичем в доме на Бутырском хуторе, квартира 91, что фамилия Ивана Ивановича Скоморохин, что доносы Дзюба посылает по почте, там же «до востребования» получает соответствующие инструкции и переводы на 147 рублей в месяц, что отец его работает в системе ГУЛАГа, а сам он проходил практику у отца в Карлаге.

Чтобы не вызвать у него подозрения в недоверии, я ему как-то плакался в жилетку о том, что безнадежно влюблен в Таню Покровскую — студентку с другого факультета (она заходила ко мне в общежитие по делам конно-спортивной секции и вызвала его любопытство), но она любит Павлика Волощика. Всю эту интерпретацию я потом услышал из уст следователя.

Снова арест

Итак, в мае я уехал на практику, а в июне отпросился в Москву для консультации с руководителем дипломной работы. Там меня и арестовали.

На учебно-опытной конюшне содержался трижды венчанный чемпион Советского Союза жеребец Будынок, доживающий свой век в качестве экспоната. Все конники относились к нему с почтением и проехаться на нем считалось большой честью. Утром я пошел на конюшню ко времени проминок и мне повезло — более достойного наездника не оказалось и промять Будьшка досталось мне. Отхаживая лошадь после легкой рыси, я заметил двух людей — одного в МГБешной форме, другого в штатском. Штатский подошел ко мне и спросил фамилию. Я назвался. Он сказал, что ему нужно со мной поговорить. Я понял, в чем дело, и спросил: «А ордер у Вас есть?». На что он невозмутимо ответил:

— Есть.

— Ну, тогда, — сказал я, — закончу проводку Будынка и к вашим услугам.