Неизвестен Автор - Со святой верой в Победу (сборник)

С большой группой сверстников, среди которых, помимо меня, не было никого с законченным средним образованием, отправился по наикрепчайшему морозу санным путем за 70 километров на станцию Щучье Озеро, что на Свердловско-Казанской железнодорожной линии. Оттуда поехали в товарном вагоне - "телятнике", как принято было говорить. Не скоро, окольным путем через Казань, Куйбышев, Оренбург - прибыли в степной Актюбинск. Очень волновался, ожидая новой медицинской комиссии, но надеялся, что в случае "разоблачения" могу рассчитывать на "списание" хотя бы в линейную часть, на отправку на фронт, ибо фактически уже стал военнослужащим. Однако все обошлось, ибо медосмотра проводить не стали, приглашались мы лишь на беседу в мандатную комиссию, после которой состоялось зачисление и распределение по учебным батальонам. Я оказался в пулеметном батальоне, в первой его роте.

Шел месяц за месяцем изнурительной, но интересной военной и политической командирской подготовки. (Об условиях нашего быта может дать представление хотя бы то, что стекол в некоторых окнах казармы не было, да и фанеры не хватало; ложились спать на нары, накрываясь матрацами, а утром подчас стряхивали с них снег.) Все у меня было благополучно, но лишь до мая, когда курсанты училища выходили на государственные экзамены и переведены были в летний лагерь. В июне во время учебных стрельб, которые из-за экономии боеприпасов все откладывались и проводились ограниченно, и было обнаружено, что я не очень-то хорошо вижу мишень левым глазом, а правым вообще не вижу ее. И стрелял я необычно. Винтовка сконструирована для заряжания и стрельбы с правого плеча. Так вот, я ее заряжал справа, правой рукой, а затем переводил налево, прикладывал к левому плечу, целился левым глазом. После выстрела опять перекладывал винтовку направо, и все повторялось вновь. С пулеметом "максимом" дело было несколько проще, а вот с ручным Дегтярева - точно так же, как с винтовкой. Так в дальнейшем я действовал и на фронте. Если враг был близко, цель мне была видна хорошо, я стрелял достаточно метко - рука, что называется, была твердой, прицеливание и нажим на спусковой крючок были отработаны. Тогда же, в Актюбинске, все закончилось моим отчислением из училища перед самым его окончанием (срок обучения составлял менее полугода). Но обучение в училище было учтено, и мне присвоили звание старшего сержанта.

На фронт (Юго-Западный, командующий - генерал Р. Я. Малиновский) с маршевой ротой я прибыл в середине июня, в район станции Поворино, что на востоке Воронежской области, где наш эшелон попал под сильную бомбежку, после которой мне довелось впервые провожать носилки с убитыми и ранеными парнями, с которыми я только что ехал, разговаривал... Зачислен был в пулеметную (все же!) роту 266-го гвардейского стрелкового полка 88-й гвардейской стрелковой дивизии 28-го гвардейского стрелкового корпуса 8-й ордена Ленина гвардейской (бывшая 62-я) легендарной армии, которой командовал генерал-полковник, в дальнейшем маршал Советского Союза В. И. Чуйков. В просторечии (а частью и в литературе) эту армию именовали Сталинградской.

Дух Сталинграда, величайшей битвы на Волге, еще свежо и остро витал над полком, его солдатами и командирами, проявлялся в каждом бою и атаке. Правда, это было у опытных, у "старичков". В полку же оказалось и очень много необстрелянных молодых солдат, подобных мне. Но и школа - фронт, и класс - гвардейский полк быстро научили, "обстреляли". Свистящей пуле уже не кланялся: она ведь уже пролетела! Поистине солдатами не рождаются - ими становятся!

В должности командира пулеметного расчета начал фронтовую службу. Боевое крещение получил в боях на Северском (Северном) Донце. Участвовал в освобождении Донбасса, Левобережной Украины.

К концу сентября успел получить осколок в икру правой ноги, и еще легко отделался, ведь пулеметчика обычно выдвигают на передний, наиболее опасный рубеж, на котором сосредоточен огонь противника; переболел малярией и оказался контуженным (бросился в маленькую придорожную канаву, когда воюще-свистящая мина, звук которой всегда шел с опережением, разорвалась в метре за головой, по другую сторону засохшей кочки). После первого ранения и малярии оставался в строю, иногда во время переходов садился в повозку или на лафет орудия наших дивизионных сердобольных братьев-артиллеристов. Во время контузии сразу в госпиталь не увезли - очухался среди своих. Казалось, ничего страшного: речь сохранилась (только язык стал каким-то вязким, непослушным), звенело в ушах, в голове, ощущал глухоту. От госпитализации (настоящей) наотрез отказался, как это делали многие в ту пору, особенно гвардейцы, так как боялся, что к своим, в гвардейское соединение с его ореолом славы и, сказать откровенно, с лучшим, чем в прочих армиях, питанием, уже не попаду. С неделю-две пробыл в нашем медсанбате, который тогда, как и полк, и дивизия, двигался. Сейчас, честно говоря, жалею задним числом, что принял опрометчивое решение и настоящего лечения не прошел. Шумы (низвергающийся звенящий водопад), головные боли с тех пор часто навещали. После войны шум стал сплошным, непрекращающимся. Вначале состояние было такое, что, казалось, ополоуметь мог вот-вот. Что называется, хоть на стенку лезь... Сразу, забегая вперед, скажу, что недуг свой, ухудшение слуха, поначалу скрывал, насколько это было возможно, но в конце 1946 года стало настолько худо, что слег, начались обследования. В итоге была определена военная инвалидность и последовала демобилизация. По прибытии домой почувствовал себя лучше и, стыдясь инвалидности, ее не возобновлял: болезни надо было поглубже запрятать и рвануть к знаниям (оформил инвалидность повторно лишь в 80-е годы).

От города Барвенкова мы, 8-я гвардейская, двигались большими, в основном ночными переходами, сбивая заслоны врага, который, огрызаясь, отходил на запад, к Днепру. Шли, систематически недосыпая, днем тоже спать удавалось редко и мало. Ранее слышал лишь, что человек может спать на ходу, а тогда видел это своими глазами. Спали на ходу многие, и я в том числе. Обычно договаривались, что друг друга будем опекать, поддерживать, чтоб не "выпал" из колонны, не свалился в кювет, не отстал. На коротких привалах обычно валились на землю, как снопы, тут же засыпали. Были и трагические случаи. Однажды на лежавших на дороге бойцов нашей роты наехали свои танки, которые, как и положено, без маскировки шли при выключенных фарах. Под гусеницы попало несколько человек: кого-то задавило насмерть, у кого-то отдавило ноги.

Были и жаркие бои, схватки, с попытками гитлеровцев перейти в контрнаступление, в атаку. Но это имело место в основном в начале нашего продвижения от Днепра на запад. Так случилось перед Барвенково. Два дня пришлось поработать на "максиме", почти не давая ему передышек. Жидкость кипела, испарялась, ствол раскалялся до предела. Не хочется теперь, по прошествии лет, говорить об участии в убийстве себе подобных, но этого не избежишь. Под Барвенково много погибло наших, да и мы уложили там немцев порядком. Отходя к Днепру, гитлеровцы надеялись остановить наступление советских войск на этом мощном естественном водном рубеже, а в дальнейшем перейти в контрнаступление. Они сильно укрепляли правобережье Днепра, а в районе Запорожья создали мощную оборонительную систему и на его левом берегу. Запорожский участок гитлеровцы стремились удержать любой ценой как плацдарм на случай своего контрнаступления. Вместе с тем противник отчаянно дрался, удерживая плацдарм, ибо он прикрывал подступы к Криворожью и Никополю с их железом и марганцем, залежей которого на территории самой Германии просто не было. За уничтожение плацдарма дрались соединения частично 3-й гвардейской армии, 12-й и все целиком полки нашей, 8-й гвардейской армии. 1 октября армейские части, в том числе 266-й полк, предприняли серьезную попытку прорваться на участке шириной в 25 километров, но смогли с большими потерями (в районе Васильевской, Дружелюбовской) преодолеть лишь противотанковый ров. Прорвать оборону противника не удалось.