Ги Бретон - Женщины времен июльской монархии

Однако письма эти, датированные временем ее пребывания в Бле, были явно написаны в соответствии с возникшей необходимостью, точно так же, как в те же дни составленный и задним числом помеченный акт о брачной церемонии, совершенной П. Розаваном. Среди бумаг, найденных в мансарде нантского дома и переданных в

национальный архив, фигурирует подробный перечень писем, полученных и отправленных герцогиней с 23 июня по 18 сентября. В нем помечены почти все дни этого периода за исключением, может быть, двух-трех в разное время. Но в эти дни Мари-Каролин не покидала нантское убежище».

Чтобы объяснить существование найденных бумаг, легитимисты утверждали, что «перед отъездом в Голландию герцогиня оставила верным ей людям письма, помеченные задним числом, с тем чтобы если ее укрытие будет обнаружено, ничто не указывало бы на ее поездку, которая могла послужить поводом для неблагоприятных толкований и повредить интересам Генриха V.

Как пишет один из биографов Мари-Каролин: «У врагов власти ответ находился буквально на все, и эпизоды, точно из какого-нибудь романа, достойного пера Ксавье де Монтепена, сочинялись лишь для того, чтобы спасти репутацию герцогини…».

Орлеанисты, само собой разумеется, не верили ни единому слову из объяснений, предлагаемых легитимистами. Они поручили нескольким своим людям, внедрившимся в стан своих политических противников, провести специальное расследование и смогли собрать все необходимые данные, позволявшие выстроить версию, принимаемую сегодня почти всеми историками. Вот эта версия в изложении Ж. Люка-Дюбретона:

«К началу 1833 года появление мужа стало настоятельной необходимостью. Карлисты принялись за поиски. Возглавила их г-жа де Кейла, бывшая фаворитка Людовика XVIII, которая, помимо остатков былой красоты, обладала подлинным гением интриги. В Гааге, где она жила, она начала с атаки на г-на де Руффо, неаполитанского посла, который оказался там проездом; но посол, как только понял, о чем идет речь, перепугался и сбежал.

Тогда сна обратила свой взор на Гектора Люкези, который, в свою очередь, сделал вид, что не слышит, что ему говорят. Тогда Рошешуар, неисправимый легитимист, присоединил свои усилия к усилиям почтенной дамы и предложил Люкези «жениться на герцогине ради спасения ее чести»; граф не отозвался на эти призывы. А между тем время уходило; пленница не могла ждать бесконечно, чтобы ей нашли мужа. И тогда появился банкир Уврар с его неотразимыми аргументами. Сколько получил Люкези? Сто тысяч экю? Миллион? Мы не знаем. Но он согласился взвалить на себя честь отцовства, и тут же, без промедления, в маленькой итальянской деревушке было сфабриковано брачное свидетельство, датированное июлем 1831 года».

Версия орлеанистов впоследствии была частично подтверждена доктором Меньером, который после возвращения Мари-Каролин в Палермо написал из Италии министру внутренних дел следующее письмо от 30 июля 1833 года:

«Никогда не существовало никакой интимной связи между молодым Гектором и г-жой герцогиней Беррийской. Графу не больше двадцати восьми лет; он честолюбив, взбалмошен, но человек чести и неспособен уступить материальным соображениям. Он предан партии легитимистов и, не колеблясь, пожертвует собой ради главного дела. В Масса у него было немало встреч с герцогиней, которая посылала его в Париж с депешами к главе партии сторонников Генриха V, но он не ездил в Вандею, равно как и герцогиня не ездила в Гаагу, хотя после своего возвращения из Голландии граф неоднократно пытался распустить такой слух.

Меня здесь убедили в ложности этих двух историй, слишком уж явно сочиненных после происшедшего события. Именно находясь в Голландии, молодой человек получил уведомление о том, какие имеются на него виды. Ему пришлось одолжить шесть тысяч франков, чтобы совершить поездку; и только в Италии он получил окончательные инструкции… Граф находился здесь инкогнито, и те несколько человек, которые с ним встречались, отметили, что он был очень опечален. И, после того как он появился в Палермо, все отметили то же самое. Молодому графу не хватило сил сыграть свою роль до конца; отцовство было ему в тягость, и герцогиня даже решила удалить от себя ребенка. Я был дважды приглашен к принцессе и нашел ее сильно изменившейся. Она демонстрирует веселость, которая мне показалась неестественной. И если никто не верит в их брак, то еще меньше верят в отцовство графа Гектора, но все считают, что, как человек преданный и романтичный, он просто согласился прикрыть своим именем происшествие, так некстати случившееся. Полагают, что, будучи к тому же человеком честолюбивым и легковерным, он не слишком оскорблен в глубине души тем, что оказался в такой тесной связи с состоянием принцессы, которое, судя по ее замыслам, предназначено для обеспечения новой Реставрации».

Наконец, существует главный документ, который окончательно разбивает версию о тайном браке. Это копия письма, сделанная рукой г-жи де Кейла, которое написала Мари-Каролин из Бле на имя Оливье Бурмона, прибывшего в Гаагу 12 апреля 1833 года, то есть за два месяца до родов. Это письмо, бывшее, по-видимому, шифрованным, содержит следующее:

«Я всю жизнь останусь вам признательна, мой дорогой Оливье, за то, что вы так убедительно поведали мне о чувствах графа Гектора; я и сама ему написала, чтобы поблагодарить и выразить ему, как я тронута его предложением, которое принимаю с живейшей благодарностью; моей главной целью станет составить его счастье.

Мне кажется, очень важно, чтобы он со всей осторожностью, но при этом как можно быстрее и тайно, приехал в Неаполь для регистрации брачного свидетельства и подождал меня там. Разумеется, я беру на себя обязательства обеспечить будущее Эктора специальным контрактом, когда окажусь в Италии и ознакомлюсь детально с моими собственными делами. Я воспользуюсь разрешением назвать его имя, столь деликатно мне предоставленным, если в этом возникнет срочная надобность. Я отвечаю, что ни с чьей стороны не будет никакой претензии. Мое письмо графу Л… свидетельствует о моем полном согласии взять его в мужья. Я через вас прошу его только об одном, об абсолютной тайне, за исключением его отца, если граф сам сочтет это необходимым. Само собой разумеется, для короля Неаполитанского, семьи графа и моей семьи брак заключен во время моего пребывания в Италии; однако, если это возможно, все они должны об этом узнать только после того, как я выйду на свободу.

Если будет сочтено полезным договориться о моем кратком приезде в Голландию, то он может состояться лишь в период между 15 августа и 15 сентября. Мне нет необходимости убеждать вас в моей искренней дружбе и в том, как я тронута этим новым доказательством вашей преданности» .