Юхан Пээгель - Я погиб в первое военное лето

- Кто бы это мог быть? - спрашивает Вийрсалу.

- Кто его знает, - отвечает Пяртельпоэг, - наверно, кто-нибудь из четвертого расчета.

У них нет времени обсуждать. Пригнувшись, они бегут по деревенскому проселку между ржаными полями, спрыгивают в канаву, где их прикрывает рожь и уже можно бежать во весь рост. Не останавливаясь, они достигают леса. Переводят дыхание, приходят в себя.

- Так. Теперь нам надо круче брать вправо. Километра еще четыре, и должны бы быть в дивизионе.

Позади все тихо.

- Наверно, взяли в плен или расстреляли, - рассуждает Вийрсалу. - Кто бы это мог быть? Не Лайсаар ли?

- Кто знает. Вполне может быть.

Через час они в дивизионе. Дивизион готов к маршу. Приказано идти на новые позиции.

В первой батарее теперь полтора десятка человек и ни одного ствола. Уцелевших распределили по другим подразделениям. К нам пришли Вийрсалу и Пяртельпоэг. Кто убит, кто невредимым или раненым попал к немцам - этого никто точно не знал.

Только о тех, кого Вийрсалу и Пяртельпоэг сами видели мертвыми, о тех известно, их имена войдут в завтрашнее донесение в полк.

Остальные пропали без вести.

Насколько помнится, первое сражение называют боевым крещением.

Ну, что говорить, это торжество помнят крестные сыны, оставшиеся в живых!

(Я никогда не узнал, что Олев Лайсаар, лучший в батарее наводчик, был взят в плен вместе с еще несколькими ребятами и двумя ранеными командирами своей батареи. В октябре его, как и многих других из Псковского лагеря военнопленных, отпустили домой. Позже, чтобы избежать вербовки в немецкую армию, он бежал в Финляндию, но попал в 200-й пехотный полк. Младший сержант Олев Лайсаар погиб на Карельском перешейке от снаряда трехдюймовой полевой пушки, с которой он сам так хорошо умел управляться.)

19

Вчера ночью еще до первого сражения из второй батареи исчезли старшина, младший сержант-сверхсрочник и вместе с ним еще трое парней. Известно куда - перешли, в плен сдались. Непонятным образом из штаба полка бесследно исчез и майор Муст. И без слов понятно, что всем нам, оставшимся, и нашему полку в целом славы это не прибавило.

Сперва я не понял, почему Сярель с таким волнением спросил:

- А Кирсипуу все-таки не удрал?

Почему он это спросил? Ефрейтор Кирсипуу был одним из лучших наводчиков в полку, отличник политучебы, комсомолец. С чего бы он стал переходить?

- Ты что, не видишь, что на нем лица нет? Никогда веселого слова не скажет, ходит и все делает будто во сне. Даже осунулся...

Нет, я ничего особенного за Кирсипуу не заметил. У каждого достаточно своих дел, а война всех изменила - сделала серьезными.

Когда мы с Сярелем остались одни, я узнал от него, что произошло с Кирсипуу.

За день до начала войны он получил письмо, в котором сообщалось, что всех его близких увезли в Россию: уже пожилых родителей и старшего брата с семьей. Написали соседи. Они считают, что такая жестокая кара последовала потому, что брат его был командиром взвода в одном из отрядов Кайтселийта - союза обороны Эстонии.

Для Рауля Кирсипуу это было непостижимо, необъяснимо, совершенно за пределами его понимания. Прежде всего сам образ действия: просто увозят, без расследования и суда.

Он, человек со средним образованием, ни о чем подобном никогда в жизни даже не слышал.

И разве участие в Кайтселийте было уж таким страшным преступлением, что за него приходится расплачиваться лагерем? Правда, Кайтселийт была организация антисоветская, антикоммунистическая, но она ведь еще в прошлом году сдала оружие и была распущена. Брат же не боролся против советского строя с оружием в руках, это совершенно очевидно. Так почему? Почему?

Сначала Кирсипуу держал эту страшную новость про себя и только через несколько дней решился поделиться ею с Сярелем. С первого дня службы они всегда были вместе, служили в одной батарее, в одном взводе. По примеру Сяреля и Кирсипуу вступил в комсомол.

- Но ведь твой брат мог поднять руку на советскую власть... Именно теперь, когда война... Он был _потенциальный_ враг... Помнишь, как в Вырумаа и наших ребят хотели завербовать лесные братья... - пытался объяснить случившееся Сярель, потрясенный несчастьем друга.

- Да, но где это слыхано, чтобы карали за воровство до того, как его совершили? И как же так? Просто увезли ночью, без суда, без ничего... говорил Кирсипуу с мокрыми от слез глазами и спрашивал, что же ему делать.

Этого Сярель сказать не мог, потому что и самому себе не мог этого объяснить.

- Но ведь я комсомолец... Может быть, я должен выйти из комсомола? Или доложить комиссару? Я не знаю, что мне делать, потому что я просто не понимаю...

- Не будем сейчас ничего предпринимать, - тихо ответил Сярель, посмотрим, подумаем... Тут, наверно, серьезная ошибка допущена...

- Ошибка, ошибка, - передразнил Кирсипуу, - даже если не считать брата, так все равно остается пять ни в чем не виноватых людей...

Сперва это было непонятно. Правда, за неделю до войны и в полку было арестовано несколько офицеров, только это как будто другое дело. Тут могли быть серьезные причины, кто знает этих старых кадровых офицеров. Кроме того, никого из ребят лично это не затронуло, здесь же - совсем другое дело.

Рауль Кирсипуу парень исключительно честный, и в комсомол он вступил честно, потому что в первый советский год пришел к твердому убеждению, что это справедливый строй, неизменно стоящий на стороне таких, как он, работяг. Сам он не был рабочим, как, скажем, Карл Сярель или Ильмар Роос, парни с тартуской окраины, но с малых лет он помогал выполнять тяжелую крестьянскую работу и повидал немало лиха, особенно во время кризиса, когда не было денег, а это совпало с учением в гимназии. Тогда ему помогал старший брат - из того немногого, что сам имел. Кирсипуу очень хотелось поступить в университет, но он хорошо понимал, что это невозможно. А сейчас новый строй открыл перед ним двери университета.

Можно понять, каким ударом было для него это ужасное письмо и что ему пришлось передумать, прежде чем решить, как ему поступить дальше и чем все объяснить, чтобы снова обрести равновесие. Он чувствовал, что у него вроде бы нет полного права быть по эту сторону, если он не умеет объяснить себе, что случившееся до конца справедливо. Но он же не мог согласиться с тем, что это справедливо, этого он никак не мог. Если бы он признал, это значило бы, что он сам помог выгнать из дому отца и брата с семьей...

- Ну да... Я об этом нигде не говорил, тут сразу война началась, рассуждал теперь Сярель. - Может быть, все-таки следовало сказать... Но я боялся, чтобы это не бросило на него тень... Дьявол его знает...

Не знаешь, что и сказать. Просто непонятно. Место Кирсипуу наверняка здесь, да, здесь его место гораздо в большей степени, чем, скажем, лейтенанта Вийрсалу. Нет, ничего дурного про этого командира сказать нельзя: он воюет хорошо и отважно. Больше того, он воюет с радостью и охотой. Только вот, наверно, он с таким же удовольствием воевал бы и в бывшей эстонской армии, воевал бы в американском, французском или турецком мундире, главное - воевать... Потому что война и армия - его призвание, и никакие убеждения, связывающие руки, ему не нужны. Можно допустить, что он даже счастлив.