Михаил Иовчук - Плеханов

В начале первого заседания Николай Морозов зачитал предсмертное письмо Валериана Осинского, которого недавно казнили в Киеве. Многие знали этого красивого человека, любили его за спокойный нрав, отвагу, товарищество, деликатность. Письмо написано было перед самой казнью, в нем Валериан убеждал товарищей, что теперь для партии единственное средство чего-либо добиться — это политический террор. Он давал советы, как его организовать. Срывающимся голосом Морозов прочитал последние строчки: «Прощайте же, друзья, товарища дорогие, не поминайте лихом. Крепко, крепко от всей души обнимаю вас и жму до боли ваши руки в последний раз…»

После этих слов воцарилась тишина, некоторые женщины плакали, все мысленно еще раз прощались с товарищем. Плеханов думал: «А сколько еще таких прекрасных людей погибнет зря, без пользы для революции, если мы последуем совету этого самоотверженного и героического человека?»

Но значительная часть собравшихся готова была принять завет Осинского. Число сторонников новой тактики — дезорганизации правительства путем политического террора — увеличилось.

— Политическая борьба во имя народа, но без его участия, — говорит Плеханов, — только оторвет революционеров от народа.

— Мы дезорганизуем правительство и принудим его дать конституцию, — отвечает Михайлов со страстной убежденностью.

— Стремиться революционеру к конституции, — возражал Плеханов, — почти равносильно измене народному делу.

— Для того чтобы совершить революцию, — вступает в спор Николай Морозов, — достаточно нескольких Шарлотт Корде и Вильгельмов Теллей.

— Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем, — настаивает Михайлов.

— Нет, на кончике кинжала не построишь парламент, — с горечью отвечает Плеханов. — Дезорганизаторская деятельность приведет только к разгрому партии и усилению правительства.

Как убедить товарищей, что они не правы, думает Плеханов, как спасти их для дела революции?

Съезд принимает компромиссное решение — политический террор является крайней и исключительной мерой для специальных случаев. «Деревенщики» довольны, надеясь, что таких исключительных случаев будет немного. Да они и сами считают, что иногда необходимо прибегать к террору — убить предателя или особо ненавистного царского чиновника.

Но их радость испаряется, когда начинают обсуждать вопрос о цареубийстве. Не все знали до этого дня, что в петербургской организации существует «Лига цареубийства», члены которой поклялись довести дело Соловьева до конца. Убийство царя даже с технической точки зрения дело сложное, оно потребует много сил и средств. Вокруг этого вопроса разгорается горячий спор. Особенно убедительно защищает эту идею приехавший из Одессы Андрей Желябов. Он прекрасный оратор, а его красивая внешность и умение сразу же вызывать у слушателей симпатию и сочувствие поколебали еще нескольких участников съезда. В значительной степени под влиянием его речей отходит от «деревенщиков» и Софья Перовская. При голосовании большинство, правда незначительное, получает резолюция, гласящая, что цареубийство относится к тем исключительным случаям, которые партия будет поддерживать.

— Неужели вы не понимаете, — спрашивал Плеханов, — что уничтожение самодержца ничего не изменит в политической ситуации, только вместо Александра с двумя палочками будет царствовать Александр с тремя палочками? Софья Львовна, — говорил он, обращаясь к Перовской, — ведь вы понимаете, что в любом случае — удастся убить царя или нет — это дезорганизует не правительство, а партию.

Но Софья Перовская колебалась. Она вслед за Андреем Желябовым шла к признанию необходимости политического террора.

Некоторые «деревенщики» считали, что надо согласиться с большинством, а там жизнь покажет, что они правы, и эти решения партия пересмотрит. Но Плеханов понимал, что решения, принятые сейчас, определят судьбу организации. Он чувствовал, что дело идет к разрыву. Уединившись от товарищей, он печально думал: «Несомненно, трудно сделать этот шаг, берешь на себя громадную ответственность перед историей и революцией, но этот шаг необходим, чтобы спасти дело народного освобождения от гибели».

На одном из заседаний обсуждали вопрос о периодических органах партии. Журнал «Земля и воля» до сих пор печатал статьи, в которых защищались и развивались вопросы революционной работы среди народных масс. Но недавно возникший «Листок «Народной воли» печатал статьи сторонников политического террора. Плеханов требовал, чтобы у обоих органов была одна редакция или чтобы «Листок» был закрыт. Но его предложение не было принято.

После голосования все смотрели на Георгия Плеханова. Что он будет говорить? Он чувствовал тяжелую боль в груди, как будто что-то сдавило сердце. Промолчать он не имеет права. Медленно обвел глазами товарищей. Вот они — его сторонники, идейные противники, колеблющиеся. Как он любит их всех, как тяжело уходить от них. А уходить надо. Плеханов медленно встает и говорит слегка охрипшим голосом: «Мне здесь нечего делать». Других, более подходящих слов не находит.

Все сидят молча. Вера Фигнер порывисто встает, она хочет догнать его, вернуть. Но раздается властный голос Михайлова:

— Оставьте, Вера Николаевна, пусть уходит.

Она возвращается. Остальные сидят, никто не последовал за Плехановым в этот день…

Обсуждение других вопросов решили перенести на завтра.

Съезд завершил свою работу. Было принято компромиссное решение — продолжать революционную работу в народе, а Исполнительному комитету поручить дезорганизацию правительства путем организации террора против царских чиновников и самого императора.

С тяжелым чувством покидал Плеханов Воронеж. Он поехал в Киев, где на нелегальной квартире жила Розалия Марковна. Только самому близкому человеку он мог показать, насколько тяжело переживает разрыв. Ни чудная природа, ни близость любимой женщины не могли отвлечь его от мрачных мыслей. Он говорил жене:

— Я теперь один, друзья и единомышленники меня не поддержали. Но я не мог идти против интересов народа.

— Жорж, а что же теперь будет?

— Я не теряю надежды на то, что многие одумаются и что я вновь найду поддержку среди народников.

Отдохнуть в Киеве не удалось, полиция и здесь знала Плеханова. Да и стремился он всей душой в Петербург, чтобы продолжать революционную пропаганду среди рабочих и вербовать новых сторонников.

Когда Плехановы приехали в Петербург, они вновь достали паспорта на имя дворян Семашко и поселились на квартире в Графском переулке. Георгий весь день, а иногда и ночь, проводил вне дома. Надо было наладить связи, порванные арестами и переходом товарищей на путь террора. Пропагандистов было мало, а интерес рабочих к социалистической пропаганде ширился. Нужны были все новые силы для работы с пролетариатом Петербурга. Приходя домой, он с восторгом рассказывал жене, каких замечательных людей он встречает в рабочей среде как они быстро усваивают идеи социальной революции, как они скромны, мужественны и трудолюбивы.