Карин Мюллер - Год в поисках "Ва". История одной неудавшейся попытки стать настоящей японкой

«Прекрасно! Очень хорошо. Только не перетруждайте себя. Мы вам очень обязаны. Вы очень добрый человек». Все выпивают еще по одной, и наш незнакомец собирается уходить.

«Кажется, не очень удачно», — угрюмо шепчу я.

«Все прошло хорошо», — говорит Гэндзи.

Через несколько минут поднимается переполох — в японском смысле этого слова. То есть никто не опрокидывает барные табуреты, не бьет бутылки об стол — все лишь одновременно затаили дыхание и прекратили разговоры. Воцарилась внезапная тишина Хозяйка ресторана бежит к нашему столику; оказывается, наш новый приятель ударил женщину из своего офиса, и та в слезах побежала за мужем. Теперь он сидит один, а его собутыльники мельтешат вокруг с испуганными, затравленными глазами. Такое событие да в праздничный сезон — настоящая катастрофа для репутации ее ресторана.

И тут мне предоставляется возможность выяснить, как Гэндзи удалось очутиться на самом верху корпоративной пирамиды. Он спокойно встает со стула и уводит нашего собеседника наверх, молча приказав Дзюнко увести его приятелей в другие бары. Дзюнко возвращается в отель лишь в 3 часа ночи, выполнив приказ отца и постепенно напоив всю компанию до беспамятства. Гэндзи тем временем занят источником проблемы. Он и не думает спрашивать, зачем мужчина ударил женщину. Сейчас его интересует лишь ликвидация последствий.

«Ресторан — общественное заведение, и это не лучшее место устраивать спор», — рассуждает он за стаканом виски.

Гэндзи утешает виновника, понимающе кивает. Он — воплощение дружеской поддержки. А потом делает финальный бросок

«Может быть, — заговорщическим тоном произносит он, — если мы вместе подумаем, то сможем найти выход из неприятного обстоятельства, и все помогут друг другу».

Бедная хозяйка вся изволновалась, боясь потерять посетителей, хоть те почти ничего и не слышали. А муж женщины, поверив ее объяснениям случившегося, решил, что нужно что-то сделать, иначе его домашняя жизнь превратится в ад. Он уже бушует внизу.

Гэндзи заказывает провинившемуся выпивку и спокойно переходит на другой этаж, переключаясь на новую ситуацию.

«Какая ужасная, ужасная неприятность! Такой приятный вечер загублен, и хозяйка теперь сама не своя от волнения, переживает, что потревожили ее гостей. Разумеется, все понимают чувства вашей жены, но дело в том, что… все произошло под действием алкоголя. Уверен, вы понимаете. Не сомневайтесь, утром вам принесут искренние извинения. А как ваша жена? Вы оставили ее дома, одну? Ей немедленно следует выпить бутылочку лучшего саке, чтобы преодолеть столь тяжелый период. Отнесете его ей? Передайте ей мое глубочайшее сочувствие. Если ей хоть что-то понадобится — что угодно, — пусть только попросит».

Через час виновник неохотно соглашается принести извинения. Хозяйка ресторана, наш незнакомец, его сотрудница и ее муж — все они теперь вовлечены в паутину каси, взаимных обязательств. А как же праздник? Разумеется, наш друг будет счастлив пробить нам место в команде.

Вот так мы и получили возможность участвовать. Все потому, что мужчина, которого я видела раз в жизни, ударил женщину за провинность, о которой так никто ничего и не узнал.

Сейчас 6:30 утра, и мы стоим в странном магазинчике для туристов в Асакусе и разглядываем еще более странную одежду. Даже Дзюнко неохотно оторвалась от вечернего гуляния по барам, чтобы выбрать наряд для предстоящих выходных. Я хожу за ней по пятам, а она изучает торговые ряды с хапи — это длинные туники с прямыми рукавами, которые надеваются под униформу команды. Мне нравится темно-красная с узором из бесхвостых скатов.

«Это птицы», — говорит Дзюнко.

«По мне, так они больше похожи на скатов», — повторяю я с нарочным упрямством. Меня ничуть не раздражает, что придется носить одинаковую форму, но неужели у меня не может быть своего мнения по поводу того, что на ней нарисовано?

«Это птицы», — настаивает Дзюнко.

Мне хочется сказать Дзюнко то, чему меня учили еще в детском саду: «Каждый должен решать за себя, что он видит». Но мы в Японии. Здесь мир делится на правильное и неправильное. Правильно то, как думает большинство. И мы покупаем туники с птицами.

Теперь черед шарфов. Хатимаки, как мне объяснили, — не просто кусок хлопковой ткани, а символ решимости. Представьте, что вы пришпилили к рукаву обещание соблюдать диету после Нового года и пошли так на обед. Хатимаки надевают на демонстрации протеста. Студенты повязывают их, прежде чем сесть за учебу, пилоты — перед отправлением на войну. Хатимаки сообщает миру о преданности человека делу, о его твердом намерении. Его скручивают в тугую веревку и крепко повязывают вокруг головы. Боль от сильно стянутого сзади узла помогает сознанию сосредоточиться на предстоящем деле. Своего рода «пояс верности» для ума.

Но это еще ничего по сравнению со штанами. Сущее мучение эти две широкие штанины, кое-как соединенные между ног. Хилое сооружение завязывается на бедрах веревочкой — нет ни швов, ни молнии. Постепенно штаны съезжают вниз, как носки, которые тебе велики.

Ну а ботинки — рабочие башмаки с резиновыми подошвами и тонким полотняным верхом. Большой палец отделен от остальных — впервые в жизни я умею поднимать предметы с пола пальцами ног, не снимая при этом туфель! Юкико не находит в этом ничего смешного.

Наконец остался самый важный элемент антуража — собственно алтарь. Его мы обнаруживаем в переулке под наспех сооруженным деревянным навесом. Происходят последние приготовления, затем 20 человек, включая нас, встают вдоль тяжелых деревянных шестов. Мы — как рвущаяся вперед собачья упряжка. Настоятель 3 раза ударяет деревянными палочками, и мы отправляемся в путь.

Первое, что начинает раздражать, — это шесты. Они квадратные!

«Почему никто не догадался сделать их круглыми, — удивляюсь я, — учитывая, что на тончайшую резьбу на алтаре наверняка ушла не одна сотня часов?»

Затем вижу, что этих массивных тяжелых шестов — 4. Ничего не смысля в плотницком деле, я тем не менее совершенно убеждена, что если бы их было 2, то нести алтарь стало намного бы легче — это прибавило бы упругости шагу. Головы моих братьев по команде торчат поверх шестов, как грибы, подвязанные, как и полагается, хатимаки для пущей решимости. Процессия окружена вторым кольцом из членов команды рангом повыше. Они с ног до головы одеты в зеленое и должны следить за тем, как трудимся мы, — выискивать тех, кто отлынивает, поддерживать должный уровень рвения и следить, чтобы между шестом и плечом не было свободного пространства. Эти люди тверды и неумолимы.

Уже через 4 минуты понимаю, что у меня большие неприятности. Сейчас пятница, середина дня, а алтарь придется носить до вечера воскресенья. К счастью, наши ряды пополняются: служащие и секретарши торопятся домой, снимают серые костюмы и чулки и повязывают свои хатимаки. Постепенно наша ноша становится легче. Все больше и больше энтузиастов встает под шесты, и мое личное пространство, соответственно, все уменьшается, пока я не оказываюсь втиснутой между женщиной спереди и шагающим сзади мужчиной. По моей шее течет чужой пот, а руки давно уже не держат ношу. Но настоящая проблема — под ногами. Слишком уж много их на квадратный фут площади. Новички получают добрую порцию пинков и синяков и отдавленные пальцы на ногах. Как старый барахлящий мотор, алтарь со скрипом дергается вперед, резко останавливается, подает чуть назад, вздрагивает и, наконец, начинает двигаться в плавном ритме, как отлаженный механизм. Все колесики подстроились под общий ход, за исключением одного: меня.