Рейн-Мари Пари - Камилла Клодель

Видеть, как человек, которому она своим талантом помогала расти, движется к славе, в то время как ее поглощает тьма, было непосильным испытанием для этой гордой и одинокой души. Ее рассудок не выдерживает. С 1905 года страхи и подозрения превращаются в навязчивые идеи, а потом и в психоз. Ее письма к брату Полю, которому она изливается без всякого удержу, запрещая ему, впрочем, что-либо разглашать, свидетельствуют о безусловно неадекватном и даже бредовом состоянии, нуждающемся в серьезном лечении.

Роден ее использует: она уже не разграничивает произведения, которые создает сейчас, и те, что создавала у Родена. Искажение перспективы времени, дезориентация в последовательности творческого процесса — все это характерно для психоза. Из ее воображаемых преследователей самыми ярыми оказываются “гугеноты” — трансформация образа некоего литейщика Эбрардта, который, по-видимому, не слишком честно обошелся с Камиллой.

Не исключено, что ее работы привлекали подражателей. “Болтушки” произвели сенсацию, и в мирке Школы искусств, где с идеями дело обстоит много хуже, чем с техническими навыками, она, несомненно, обрела последователей. Человеку со здоровой психикой плагиат скорее льстит. Для пошатнувшегося же рассудка Камиллы Клодель это драма, тем более что она убеждена, будто на ее идеях наживают состояния. Она исчисляет воображаемую прибыль сотнями тысяч франков.

К материальным трудностям и навязчивым идеям добавляется еще и семейная вражда. В Вильнёве, среди родных, где она могла бы найти покой, поддержку и участие, она — persona non grata. Мать наконец в полной мере осознает свое поражение в качестве строгой воспитательницы и ставит на ней крест. Сестра Луиза, от природы не слишком снисходительная, к тому же с завистью наблюдавшая за успехами Камиллы в Париже и расцветом ее таланта, теперь торжествует.

В ту эпоху расстояния тоже превращались в неблагоприятный фактор. Единственный близкий человек, который понимает и любит ее без всякой зависти, а также знает цену ее таланту, — брат Поль. Но он с 1895 по 1909 год почти постоянно находится за пределами Европы, не считая двух недолгих приездов в отпуск в 1895 и 1900 годах. Эта разлука с братом в самое мучительное для Камиллы время тоже сыграла немалую роль. В такой момент, когда она особенно нуждается если не в любви, то хоть в нежности, один из главных оплотов ее жизненных сил отсутствует. Только старый Луи-Проспер заботится о ней, тайком присылая кое-какие деньги. И вновь в этой тягостной материальной зависимости Камилла Клодель усматривает проявление роденовского заговора.

К последним годам ее жизни в миру относится щемящее описание, оставленное одним из последних друзей — Анри Асленом.

Однажды утром, когда я пришел позировать, дверь мне открыли лишь после долгих переговоров: наконец передо мной предстала Камилла, мрачная, растрепанная, дрожащая от страха и вооруженная палкой от метлы, утыканной гвоздями. Она сказала мне: “Сегодня ночью двое мужчин пытались взломать ставни. Я их узнала: это итальянские натурщики Родена. Он приказал им меня убить. Я ему мешаю: он хочет избавиться от меня”. Мания преследования, медленно и жестоко подтачивающая ее, этой ночью пугающе продвинулась.

С этих пор (1905) Камилла стала каждое лето систематически уничтожать, разбивая молотком, все, созданное за год. В это время ее двухкомнатная мастерская представляла собой печальную картину разрушения и опустошения. Потом она вызывала возчика, которому и поручала увезти и похоронить в каком-нибудь рву эти жалкие бесформенные обломки. После чего клала ключи под циновку и исчезала на целые месяцы, не оставив адреса. Поль Клодель уехал обратно в Китай. Сам я был в Чэнду, в далекой Сычуани, когда получил от Камиллы письмо, начинающееся такими словами: “Вашего бюста больше нет: он отжил свой срок, как отживают розы…”

Когда она получает какие-нибудь деньги, она приглашает кучу незнакомого народа и всю ночь они у нее поют и веселятся, как малые дети. Не был ли это знак, что немного помощи, радости, дружбы еще могло бы — кто знает! — спасти ее?

Между тем мир ее не забыл. В 1906 году Маргерит Дюран, основательница журнала “Фронд”, выражает желание опубликовать посвященную ей статью Джудит Кладель. Камилла счастлива узнать об этом. Хоть какой-то луч света в ее жизни. Тем не менее в письме к Маргерит Дюран она не может удержаться от горьких замечаний, в которых сквозит слепая ненависть к Родену.

При этом она принимает бескорыстное участие в другой художнице, тоже скульпторше, и дает ей высокую оценку, рекомендуя ее работы предпочтительно перед своими для публикации в журнале:

Посылаю вам единственные две фотографии, которые мне удалось найти, та, где я в большом сером плаще, довольно хорошая и еще не публиковалась. Потом, пожалуйста, верните их. Со “Зрелости” уже делали фотографии. В прошлом году к статье г-на Андре Мира, вы ее там найдете, но она уже довольно известна. Лучше было бы показать работы г-жи Ульмон, очень интересной и малоизвестной художницы.

В данный момент я не в том состоянии, чтобы фотографироваться, и только что переболела. Выгляжу плохо, и потом, у меня нет одежды, которая была бы мне к лицу. Забыла вам сказать, что буду в восторге, если вы дадите статью обо мне, но с непременным условием, чтобы я не оказалась в паре с другим художником или другой художницей, которых я не знаю (из числа протеже господина Родена, для которых он, как обычно, заставит меня служить буксиром). Соседство некоторых особ мне совсем не нравится.

Я счастлива была узнать от вас, что готовится нечто радостное для меня. Если бы для начала мне уплатили за государственный заказ, который вот уж неделя, как сдан, и ничего о нем не слышно, это уже было бы замечательно.

В 1907 году статья все еще не вышла. 2 июня Камилла Клодель снова пишет Маргерит Дюран. Тон письма откровенно неприязненный:

Я немного запоздала с ответом на вопросы, которые вы мне задавали. Во-первых, я чувствовала и до сих пор чувствую себя очень плохо. Три четверти времени провожу в постели, находя облегчение только в лежачем положении. Мне некому доверить отправку письма, так что не следует удивляться моей необязательности. Вопросы ваши мне кажутся праздными, ненужными для вашей статьи: какая надобность знать, кто были владельцы моих статуэток.

У вас достаточно материала — то, что я вам сказала в нашу последнюю встречу, гораздо интереснее, чем пускаться в перечисления и ненужные подробности. Так что отвечать вам мне казалось лишним.

Этим же годом датируется ее последняя выставка у Эжена Бло. Больше Камилла Клодель уже не появится ни в обществе, ни у старых друзей: ни у Швобов, ни у Поттешеров. В 1909 году Поль Клодель записывает в дневнике: “Париж, безумная Камилла… огромная и чумазая, без умолку говорящая монотонным металлическим голосом”. Потом, в 1911-м, две зачеркнутые строки: “27 ноября — Камилла в четыре часа утра убежала из дому, где она, неизвестно”.