Ольга Орлова - Газданов

«Иоанн Калита» успел немало повидать на своем веку. По меркам гражданки это был долгожитель. Сформированный в начале 1919-го, он уже побывал в руках красных в марте 1920-го в Новороссийске. Вскоре возродившись, буквально восстав из пепла, через месяц он приступил к боевым действиям и не раз выручал команду соседнего бронедивизиона, в число которого входил и бронепоезд, на котором служил Гайто. Рядовой Газданов к тому времени проехал Юг вдоль и поперек. Александровск, Мелитополь, Джанкой… Нет ни одних мемуаров людей, служивших на белых бронепоездах врангелевской армии, которые бы не вспомнили эти названия. Долгое время отзывались они эхом и в памяти Гайто.

«Целый год, — вспоминал он в "Вечере у Клэр", — бронепоезд ездил по рельсам Таврии и Крыма, как зверь, загнанный облавой и ограниченный кругом охотников. Он менял направления, шел вперед, потом возвращался, затем ехал влево, чтобы через некоторое время опять мчаться назад. На юге перед ним расстилалось море, на севере ему заграждала путь вооруженная Россия. А вокруг вертелись в окнах поля, летом зеленые, зимой белые, но всегда пустынные и враждебные. Бронепоезд побывал всюду и летом он приехал в Севастополь».

Лето принесло короткую передышку и маленькие земные радости городской жизни, от которых успели отвыкнуть бойцы на колесах. Прогулки по набережным, кафе, гастроли артистов… Все это мелькнуло, как сон, и исчезло вместе с летним солнцем. Осенью бронепоезд Гайто опять отправился в путь. Это было последнее наступление белой армии, стремительно превращавшееся в ее агонию.

На белые бронепоезда то и дело нападали буденновцы, многочисленные банды «зеленых», и, казалось, нет уже на свете зверя, который не боялся бы тронуть израненных беглецов.

Нередко Гайто доводилось испытывать чувство страха, но ему удавалось быстро подчинить его рассудку. Гордости по этому поводу он не испытывал. Собственное умение преодолеть страх он объяснял скорее отсутствием в своем характере «способности немедленного реагирования».

«Эта способность, — признавался Гайто в том же романе, — чрезвычайно редко во мне проявлялась — и только тогда, когда то, что я видел, совпадало с моим внутренним состоянием; но преимущественно то были вещи, в известной степени неподвижные и вместе с тем непременно отдаленные от меня; и они не должны были возбуждать во мне никакого личного интереса. Это мог быть медленный полет крупной птицы, или чей-то далекий свист, или неожиданный поворот дороги, за которым открывались тростники и болота, или человеческие глаза ручного медведя, или в темноте летней густой ночи вдруг пробуждающий меня крик неизвестного животного. Но во всех случаях, когда дело касалось моей участи или опасностей, мне угрожавших, заметнее всего становилась моя своеобразная глухота, которая образовывалась вследствие все той же неспособности немедленного душевного отклика на то, что со мной случалось. Она отделяла меня от жизни обычных волнений и энтузиазма, характерных для всякой боевой обстановки, которая вызывает душевное смятение».

Поэтому Гайто не понимал, как может плакать от страха двадцатипятилетний солдат, который во время сильного обстрела ползал по полу, рыдал и кричал: «Ой, Боже, ой, мамочка!» Не понимал, как мог офицер пулеметной команды, вместо того чтобы командовать, забиться под груду тулупов, лежавших внутри площадки, заткнув пальцами уши.

Он скорее понимал их командира, который не то чтобы демонстрировал чудеса выдержки и самообладания, а скорее испытывал презрение к ежесекундной опасности. Однажды Гайто видел, как командир лежал на крыше площадки, между двумя рядами гаек, которыми были скреплены отдельные части брони. Неприятельский снаряд, с визгом скользнув по железу, сорвал все находящиеся от него слева скрепы. Тот даже не обернулся, лицо его оставалось неподвижным. И Гайто не заметил ни малейшего усилия со стороны командира, чтобы сохранить хладнокровие.

Гайто столкнулся на войне с такими чувствами и поступками людей, которых, наверное, никогда бы не увидел в других условиях. В этом смысле его предчувствия оправдались. За год жизни, проведенной на бронепоезде, его человеческий опыт, как он считал, увеличился вдвое и был сравним с тем, который он приобрел за все предыдущие шестнадцать лет. В этом не было ничего удивительного. Разве в прежние мирные годы привелось бы Гайто наблюдать, как брат в буквальном смысле идет на брата? А между тем на бронепоезде все бойцы знали о жестоком столкновении в Гражданской войне братьев Махровых, один из которых – Петр Семенович, генерал-лейтенант, был начальником штаба Вооруженных сил Юга России (сначала у Деникина, потом у Врангеля); другой — Василий Семенович, полковник, служил в Добровольческой армии сначала в Дроздовской дивизии, затем офицером связи у Врангеля; а третий — Николай Семенович, будучи генерал-майором в царской армии, ушел в 1918 году к красным. И такие примеры не были редкостью.

Все это Гайто осмыслит позже. Разбираться в собственных и чужих душевных порывах на войне было некогда. Служба на бронепоезде стоила бойцам огромного как физического, так и нервного напряжения. Не случайно в довоенных инструкциях к боевому составу, распределяемому на бронеплощадки, предъявлялись особые требования. Офицеров и солдат туда отбирали не менее тщательно, чем матросов. Бронеплощадки промерзали зимой, накалялись летом, сквозняки и духота, задымленный воздух, длительное отсутствие возможности сойти на землю — все это требовало выдержки. И если в мирное время командование, учитывая эти условия, старалось отбирать на бронепоезда самых выносливых, то в суматохе Гражданской войны времени на психологические тонкости не было; все выживали, как умели. Много было людей случайных. Были и такие, кто умудрялся послужить и красным, и белым, перебегая с одного бронепоезда на другой.

Среди таких перебежчиков поневоле у Гайто появился покрестный брат. С Алексеем Павликом они вместе служили на белом бронепоезде, а потом Алексей попал в плен к буденновцам из 1-й Конной, служил у них. Через некоторое время Гайто столкнулся с Алексеем при неожиданных обстоятельствах.

В октябре 1920-го Гайто было приказано покинуть бронепоезд и отправиться в командировку в Севастополь. Когда Гайто вернулся на узловую станцию Сокологорное, то узнал, что бронепоезда больше нет — его захватили красные. Газданов с оставшимися сослуживцами стал пробиваться обратно к побережью Крыма. Они попали в окружение, выбраться из которого ему помог Алексей Павлик. С ним они поменялись крестами. Уже через неделю Гайто добрался до Феодосии и стал готовиться к эвакуации.